Ким Ир Сен

Кампания против фракционеров развернулась с новой силой на пленуме ЦК ТПК осенью 1957 года. На сей раз жертвами чисток стали председатель Верховного народного собрания Ким Ду Бон (впоследствии разжалованный в комбайнеры) и заместитель премьер-министра, советский кореец Пак Ый Ван. «Ты не Ыйван, ты — Иван, проклятый низкопоклонник!» — кричали ему во время выступления на пленуме.

Основной доклад делал Ким Чхан Ман, отвечавший в ТПК за пропаганду и идеологию. «У нас были и есть люди — любители прилета самолетов… Они не ориентируются на свою партию, а слепо верят другим. Напрасно они ждут прилета самолетов, больше их не будет», — глумился он, вспоминая визит Микояна и Пэна. А председатель профкома Кансонского сталелитейного завода попросту просил прислать к ним «негодяев-фракционеров, чтобы бросить их в электропечь». Чхве Чхан Ик и Пак Чхан Ок были арестованы, как и многочисленные (настоящие и мнимые) их сторонники на разных уровнях партийной иерархии. Заподозренные в причастности к оппозиции должны были публично говорить о своих грехах и каяться перед партией на собраниях и идеологических проверках.

Вместе с тем, вопреки бытующим представлениям о «людоедском северокорейском режиме», чистки были не столь кровавыми, как в сталинском СССР. Они касались в основном верхушки ТПК, а не рядовых членов партии. Обвинение в причастности к фракционной деятельности не влекло за собой обязательный арест или физическое уничтожение. Как правило, тем, кто хотел уехать из страны в СССР или Китай, давали это сделать. И поэтому конец 1950-х годов ознаменовался массовым отъездом на родину советских корейцев.

Ни СССР, ни Китай, между которыми уже назревал серьезный конфликт, заступаться за «своих» корейцев на сей раз не стали. Желая заручиться поддержкой Кима, на совещании коммунистических партий в Москве в 1957 году Мао даже принес ему извинения за вмешательство во внутренние дела КНДР.

Некоторые осложнения между Москвой и Пхеньяном вызвала лишь настоящая охота, которую северокорейские «чекисты» устроили на студентов, отказавшихся возвращаться в согретую солнцем чучхе родную страну. Невозвращенцами, как водится, оказались представители творческих профессий. В конце 1957 года последовала примеру посла Ли Сан Чо и получила политическое убежище в СССР группа будущих работников киноиндустрии — учащихся ВГИКа во главе со сценаристом Хо Ун Бэ. Если с фактом бегства посла северо-корейцам скрипя зубами пришлось смириться, то этого они стерпеть уже не могли. Хо попытались захватить и вывезти в Пхеньян. Но он сбежал из посольства, выбравшись на волю через окно туалета.

Зато со второй попытки все получилось. В 1959 году остаться в Союзе захотел аспирант консерватории Ли Сан Гу. Советские чиновники долго отговаривали его от этого шага, пока однажды корейские товарищи не запихали Ли в машину прямо возле памятника Петру Чайковскому и не увезли в посольство, а затем в КНДР. История наделала много шума. «И с тех пор Чайковский так там и остался изумленный, с разведенными руками», — говорит об этом случае московский фольклор.

Советское правительство отреагировало довольно жестко, направив в Пхеньян ноту протеста. Корейцы были вынуждены извиниться и отозвать домой проштрафившегося посла. В беседе с Пузановым Ким только развел руками: «Как все это нехорошо!»¹⁰ Но главным следствием этой истории стало резкое сокращение количества северокорейских студентов в советских вузах.

Последний эпизод фракционной борьбы в КНДР имел место в 1966 году. Среди бывших партизан существовала небольшая «капсанская» фракция, объединявшая тех, кто не участвовал непосредственно в боевых действиях, а отвечал за снабжение отряда Кима. Капсанец Пак Кым Чхоль предложил всю ту же старую программу оппозиции: преимущественное развитие легкой промышленности, улучшение жизни народа, сокращение расходов на оборону. Вместе со своими соратниками он был объявлен фракционером. Пак был снят со своего поста, дальнейшая его судьба неизвестна.

В вопросе о том, чтобы было бы, если бы оппозиция в КНДР победила, единства нет, равно как и в спорах о том, что случилось бы, если бы в СССР восторжествовали сторонники Льва Троцкого или Николая Бухарина.

В любом случае можно уверенно предположить, что создать и сохранить столь прочную систему власти, которая существует в КНДР, вряд ли удалось бы. Коллективное руководство прямо вело к жесткой внутрипартийной борьбе, которая ослабила бы страну. Кроме того, неприязнь значительной части номенклатуры, да и простых людей к корейцам «советским» и «китайским» заложила бы мину под существовавшую систему.

Есть версия, что в случае избрания Чхве Чхан Ика председателем ЦК ТПК серьезно усилилось бы влияние Китая с возможным последующим проведением реформ по образцу того, что делал Дэн Сяопин. Однако при этом забывают такие важные аспекты проблемы, как несопоставимость природных и людских ресурсов Китая и Кореи или невозможность предсказать, чем обернулась бы, скажем культурная революция в корейских условиях.

Сам Ким Ир Сен считал победу над фракционерами одним из основных своих достижений в качестве лидера государства: «Борьба с фракционностью, которую мы вели, была весьма сложной и тяжелой. Откровенно говоря, эта борьба нашей партии, хотя и была борьбой против внутренних врагов, оказалась не менее трудной, чем Отечественная освободительная война против американских империалистов»¹¹.

Вторым важнейшим достижением Ким Ир Сена после ликвидации фракционности, с которой он так долго боролся, стало постепенное избавление от опеки СССР и Китая при сохранении их военной и дипломатической поддержки, а также экономической помощи. В непростой обстановке нарастания противоречий между двумя «старшими братьями» по соцлагерю ему удавалось балансировать между ними, ведя страну своим курсом.

К Никите Хрущеву Ким Ир Сен изначально относился весьма прохладно. Советский лидер раздражал его и критикой культа личности, и разрядкой с Западом, и попытками вмешательства в дела ТПК. Кроме того, он заподозрил Хрущева в попытках ограничить самостоятельность Кореи. Поэтому, несмотря на уговоры, КНДР отказалась от вступления в Совет экономической взаимопомощи (СЭВ), куда к началу 1960-х годов входило большинство социалистических стран и на деятельность которого советское руководство возлагало особые надежды.

«Советские руководители изобрели нечто новое — СЭВ, включили в него страны Восточной Европы и, держа в своих руках бразды правления их экономикой, навязывали им ими же составленные экономические планы, — вспоминал он в начале 1990-х годов. — И, как следствие, промышленность и сельское хозяйство этих стран оказались в зависимости от Советского Союза и, в конце концов, все они с развалом СССР нашли свою гибель. В 1956 году Хрущев предложил мне вступить в СЭВ, но мы не пошли на это… Хрущев предложил мне войти в СЭВ и пользоваться электроэнергией, выработанной на этой [Братской] ГЭС, но я отказался. Ведь в условиях, когда рубильник источника электроэнергии в руках советских людей, они могут отключить сеть, и наша страна будет переживать крайние трудности с электроэнергией. Поэтому я не пошел на предложение Хрущева и взял направление на широкое строительство у себя электростанций собственными силами»¹².

Но больше всего Кима разозлила отмена государственного визита советского лидера. С 1958 года он начал осторожно зондировать почву насчет возможного приезда делегации ЦК КПСС на высшем уровне, а впоследствии — и подписания договора о дружбе и сотрудничестве между СССР и КНДР. Хрущев в ответ направил письмо с обещанием лично приехать в Пхеньян.

Ему демонстрировали различные знаки уважения. Начались срочный перевод и издание речей Никиты Сергеевича на корейском. Планировался грандиозный прием, во время которого гостя должны были приветствовать до миллиона жителей Пхеньяна и окрестностей. И даже любимый злак советского лидера не был обойден стороной. Ким предложил своему старому другу Штыкову, работавшему первым секретарем Приморского крайкома КПСС, развернуть соревнование по урожайности посевов кукурузы. (Правда, когда он попросил бывшего совпосла помочь с семенами, Штыков был вынужден отказать, объяснив, что не имеет для этого полномочий.)