Не уймусь, не свихнусь, не оглохну

15 октября 1987 г., Москва

Весь план работы перекроился. Премьеру с 24-го пере­несли на 28-е. Репетиции тяжелые, все сыпется. Прогнали 23-го на небольшое количество приглашенных. Сыграли ужасно, А.А. был просто черный весь. Застал его в костю­мерной во время 2-го акта, он был один, стоял, подняв руки к глазам, я думал — плачет.

С 11.00 у нас танец (Г. Абрамов). А.А. начинает в 12.00, часа в 3 дня с минутами, а то и в 4, отпускает на обед, и с б вечера работает, пока работается, ну уж не меньше чем до 12 , иногда до часу, иногда до 2.

Сегодня пошел 1-й акт. Кажется, ничего не изменилось, но как А.А. посветлел. Вечером был просто приличный прогон.

Во время перерыва была чудная импровизация: Рустам играл Директора на татарском, Гриша Гладий Отца на рус­ском и Реэт Паавель Падчерицу на эстонском. Потрясающе! Театр наций! Такое сильное впечатление, хохотали до слез.

Ничего не писал — некогда. Сутками пропадал в театре. День за днем, спектакль за спектаклем — лица, лица, знако­мые, незнакомые, русская речь, иностранная речь... люди, встречи... разве опишешь, зафиксируешь каждый шаг. Ино­гда вообще начинает казаться ненужной и бессмысленной затея с дневником... к чему? зачем? кому? Никому это не нужно, кроме тебя самого. Не хочешь — брось, не пиши! Брось! Никому ведь действительно не нужно. Эти жалкие каракули ни про что.

Играли с 28-го каждый день, кроме 1, 2, 7, 8,12,13. В эти дни репетировали и делали еще много разных дел. Спектакль шел по восходящей. Особенно сильной была серия после 8-го, точнее, 10-го и 11-го, самый сильный, пожалуй, 16-го (это когда во 2-м акте стоял стон. Зельдин на руках Каляканову носил. Классный был спектакль, вершина).

О последней серии (после 13-го) можно, пожалуй, го­ворить всерьез.

18-го сыграли утром и вечером.

Защита диплома — 12-го. Председатель госкомиссии — Е. Симонов. Хороший человек, очень понравился мне. Что поделаешь, ну, не сумел стать режиссером Вахтанговского театра. В этом никто ничего не понимает, ей-богу, никто — ничего. Это судьба, высшее что-то, не нашего ума дело... как все складывается.

А вот культура, образование, диапазон человеческий — каждый сам за себя! Поди-ка наживи, если нет. Спектакли ставить? Кто знает, может, Вахтанговский театр умер еще до него, может, он с трупом работал, может, он вместе с ним давно умер и все только делали вид, что есть такой театр. У нас это ничего не стоит — делать вид, что есть... что там театр, проще пареной репы... Так вот, хороший он парень, замечательный. Спасибо.

С Божией помощью защитился. Получил свой красный диплом. 19-го — банкет—«Минск», догуливали в театре до утра.

20-го улетел в Омск. Дом, дом!!! Больше всего на свете люблю дом. Хотел бы быть писателем, чтобы работать только дома.

25 октября 1987 г.

Перевели на должность режиссера-постановщика (при­каз с 1 декабря). Оклад 200 рублей. Репетировать начали только 4-го (вместо 1-го по плану) из-за неразберихи по отпечатке ролей. Урок! И уже не первый (плохо учусь): все — сам. Только так — все сам! Вплоть до распечатки ро­лей! Потеря своих двух дней. Но... кажется, потеряю еще больше. Ф.Г. решил еще репетировать «Детей Арбата». Наши сроки (Цеховала и мои), очевидно, сдвинутся. Сегод­ня вдруг по пути на утреннюю репетицию накрыло такое состояние... эйфории... вдруг почувствовал — свободен! Ничего не «висит», ничего не подталкивает, не угрожает... спешить на надо... Нет никакой сессии впереди, никаких экзаменов! Хорошее состояние. Приятное.

А... ведь это грустно... грустно...

2 декабря слушали литургию Рахманинова (московского камерного хора Минина) у нас в органном зале. Потрясение невероятной силы! Невероятной! Просто ком к горлу...

Владыка присутствовал с духовными лицами. Минин и владыка обнимались. Слово — обращение. Все просвет­ленные. Отечество.

6 декабря 1987 г., Омск

1988

С Новым годом!

Черт возьми, эпохальные события, конечно, проходят мимо летописей!

С 26 декабря ушел из театра М.Н. Хаджаров! Представить это невозможно, но это факт. 69 лет ему. 34 в нашем театре. Нет, нет, бессмысленная попытка зафиксировать что-то, оценить, записать. Невозможно. Порог. Рубеж! Кончилось что-то значительное... Начинается что-то другое.

Жизнь смешна и юродива. Эдик Цеховал, его наследник и продолжатель, подал заявление еще раньше и завтра тоже в театре последний день. Уезжают с Галей в Ригу к Кацу. Ничего себе картинка.

В воздухе вокруг театра масса «странностей», какие-то идиотизмы из-за «Детей Арбата» и т. д. Разные позиции, непонимание наших местных руководителей и т. д. Газетная возня... Не хочется обо всем этом писать, времени жалко. Пытаемся сделать Ф.Г. художественным руководителем (во избежание рекомендованных кандидатур на место дирек­тора). Проголосовали на общем собрании, но оказалось, это еще не все. Что-то еще нужно. Ждем.

Звонила И .Л. Хамаза (чиновник Министерства культуры РСФСР), от имени министра вела со мной раз­говор по поводу Тольятти (не взять ли мне новый театр там). Хорошо поговорили. Понимая друг друга, как мне кажется.

Репетирую медленно. Настроение нейтральное. Работать трудно.

7 января 1988 г.

2 февраля выхожу на сцену. Пока настроение неважное. Смотрю большие куски — бессмысленная масса произве­денной работы подавляет... Хотя пробую кое-что взять... так сказать, «разведкой боем», вроде — что-то получается, но только при большой фантазии и «дорисовке» возмож­ного.

Сегодня с утра встречались с Витей Б. и Сашей Г. — по музыкальной части. Смешно. Месяц до выпуска — мы только говорим еще о музыкальной части. Так, несерьезно, мягко говоря.

Чувствую необходимость какого-то качественного рыв­ка. Наверное, сначала в себя... над собой что-то сотворить надо... потом «насесть» на актеров. Так «ровно» продол­жаться не может. Ровно — все ровно!

Сейчас вот сижу, думаю, и кажется — слышу будущий спектакль... Потом вдруг все улетает. Пустота и в голове и в сердце.

В 1-м номере «Театральной жизни» приятное сообщение о призе «ТЖ-87» (спектакль «Не играйте с архангелами» получил приз журнала «Театральная жизнь», тогда все это было внове).

31 января 1988 г.

Сажусь к столу, сознавая необходимость работать. В душе пустота и даже тоска. Похоже, что тоска. Вот ведь... чувство, а ощущаю физически... просто давит что-то в груди... Надо переломить себя, надо отогнать все посторонние мысли, сосредоточиться...

Ничего не получается... Иду на кухню покурить, вот... вроде это дело... перерыв. Тяжело, тяжело... Боже, какая глупость! Всего-то, что нужно — подготовиться и сделать 1-ю картину. Завтра.

Это невозможно... Должно что-то произойти. Взрыв, стресс, не знаю, что... Зреет... предчувствую. Потому что оставаться «здесь», на этом уровне я просто не смогу, а осилить, сдвинуть с места всю массу спектакля словами и хорошим отношением друг к другу не получится.

Я должен их любить, должен, твердо это знаю, но вре­менами (секунды) вдруг такая ненависть... страшно. Обманываю сам себя. Еще раз, еще раз, еще раз.

I февраля 1988 г., понедельник. Выходной

О работе писать просто не хочется. Вчера прогнал 1-й акт (уже второй прогон). У меня настроение паскудное. Нет, сдаваться не собираюсь. Буду бороться, буду жать... Не должно же быть так: хаешь одного, знаешь, чего хочешь, лепишь именно это, а получаешь совершенно другое...

Уроки, уроки, уроки! Кажется, это единственный стоящий результат всего сделанного.

Не могу сказать, что был легкомыслен при распределе­нии ролей... но опять шишки. Опять кусаю локти и думаю: «О чем ты думал?» К черту, не хочу!

Никогда не думал, что смогу читать что-то постороннее в период постановки, а читаю много. Не только пьесы. Все, что не успел из нового журнального.