Вижу поле

Я о нем много думал и тогда, и потом, и сейчас нередко задумываюсь, узнав о тех или иных шагах, предпринятых им и в клубе («Спартак» мне меньше нравится, чем в детстве, но отношусь я к «Спартаку» все равно с симпатией), и в сборной.

По-человечески Бесков мне не так понятен и близок, как были понятны и близки Маслов и Морозов.

Бесков, на мой, сразу оговорюсь, взгляд, слишком уж жестким бывает с людьми, не подчинившимися его тренерской воле, не дай бог самому что ни на есть сильному игроку в команде Бескова вступить со старшим тренером в конфликт. Не раз я замечал, что при конфликте Бескова с тем или иным ведущим игроком большинство поначалу держит сторону игрока. Но почти всегда окончательная правота оказывается на стороне Бескова. Причем со своей человеческой точки зрения игрок вроде бы прав, но как футболист он в результате обязательно проигрывал, обострив отношения с Бесковым.

Бесков — тренер не только высокопрофессиональный, но и везучий. Везучий — при всех превратностях судьбы, которые пришлось ему испытать.

Якушин тренировал Бескова в том самом знаменитом «Динамо», на игру которого я смотрел, выстояв длинную-предлинную очередь.

И вот так все повернулось, что сначала моим тренером был Бесков, а десять лет спустя — Якушин.

При Бескове в «Торпедо» я еще был очень молодой, не знал никаких сомнений, никаких трудностей в футболе не испытал по-настоящему. И толком не понимал, зачем нужен тренер?

С Якушиным я встретился уже в шестьдесят седьмом году, когда снова меня взяли в сборную. Мне было тридцать лет, и кое в чем я уже разбирался.

И вот не знаю, можно ли Михаила Иосифовича с кем-нибудь из других, даже выдающихся тренеров сравнивать? Он ведь ни на кого не похож.

Все мысли Якушина — неожиданные. И тебя к их пониманию он подводит неожиданно — ты и оглянуться не успел, а уже разделяешь позицию тренера, думаешь, что сам собой на нее вышел.

Якушин никогда не казался таким жестким, как Бесков. Но что-то я не припомню случаев, когда бы нужные ему для решения задачи игроки выходили бы из-под его влияния, его контроля.

Дистанции между собой и футболистами он, казалось бы, никогда не соблюдал, никогда о субординации не заботился, все всегда по-простецки, по-домашнему, по-хорошему, с юмором, разговор с ним всегда легко завязывался, никаких казенных слов, дежурных фраз, все по душе, все по делу… Но в любом разговоре ощущаешь, что перед тобой человек очень большой. И шутки шутить с ним не приходится.

Пусть он с тобой вроде бы о пустяках говорит — запомни, что он говорил, и потом наедине с самим собой еще раз все им сказанное тебе «прокрути». Михаил Иосифович зря не скажет…

Коллега, футболист, в нем, однако, всегда чувствовался — он в такие тонкости вникал, так умел понять твое состояние накануне игры…

Гавриил Дмитриевич Качалин (он впервые взял меня в сборную в пятьдесят пятом году) — человек в нашем деле очень искушенный и не случайно работал со сборной больше других тренеров. И успехов при нем сборная добивалась немалых — Олимпиаду выиграли, Кубок Европы. Но вот на установках его на игру, случалось, что заскучаешь, чуть ли не заснешь — все уже тебе ясно, однако тренер считает нужным дополнительно тот или иной момент подчеркнуть. А когда понял основное, тебе уже никаких больше слов не нужно, никакие слова ничего тебе уже не прибавят.

У Якушина же на установке из тренерских соображений ни на секунду не выключишься — он не позволит, он все и всех видит, как хороший игрок на поле. Сразу замечает, что слушаешь его вполуха. И тут же вопрос тебе; как бы ты сыграл в такой ситуации?

Сейчас в командах видеомагнитофоны. Можно спокойно, внимательно посмотреть запись и в подробностях всю игру разобрать. А в наше время восстановить игру можно было только на словах и фишках, примагниченных к макету.

Но разборы у наших тренеров — кого ни возьми: Маслова, Морозова, Бескова, Качалина, Якушина — были на редкость интересными. Память у наших тогдашних наставников была колоссальная — они держали в уме всю игру, не пропуская ни одной существенной подробности.

Фишки на макете, сопровождаемые их комментариями, живыми игроками выглядели. Двинул тренер фишку — и словно тебя в спину толкнул. Иногда себя просто физически чувствуешь в тренерских пальцах…

Я уже вспоминал здесь о том, что старшие тренеры у нас часто менялись в пятидесятые годы. Но вторым тренером и при Маслове, и при Морозове, и при Бескове оставался все тот же Владимир Иванович Горохов (в шестидесятые годы он работал с Марьенко, с Морозовым и, наконец, с Валентином Ивановым). Был момент, когда в пятьдесят пятом году, после того как ушел Морозов, Горохов оставался за старшего, и мы закончили сезон четвертыми, но близки были к «бронзе», не сумели вот только у тогдашних чемпионов, у московских динамовцев, выиграть.

Но на следующий сезон старшим тренером к нам пришел Бесков, а Горохов по-прежнему оставался вторым.

Второй тренер — это другая профессия, в общем. И совсем необязательно второму становиться старшим. Вторые тренеры обычно и не выходят в старшие. Старшие тренеры и подбирают себе в помощники людей, на их место не претендующих, готовых к незаметному труду. Человеку, стремящемуся к самостоятельности и власти, лучше уж возглавить команду поскромнее, чем идти в знаменитый клуб на вторые роли.

Словом, должность второго тренера — ответственна, сложна, но в смысле почестей неблагодарна.

Не подумайте, что я хочу как-то обидеть, принизить вторых тренеров. Я и сам работал в «Торпедо» вторым и, кто знает, вдруг опять появлюсь где-нибудь в этой роли.

Но договорим про Горохова — это неутомимый труженик. И внешне производит впечатление, хотя при солидности своей может вести себя и несолидно, по-мальчишески азартно. На игроков он всегда имеет влияние, как не прислушаться к замечаниям такого опытного в футболе человека, столько на своем веку повидавшего? В присутствии старших тренеров Владимир Иванович никогда не тушевался. Он всегда был человеком «их круга».

И все-таки круг этот был для него заколдован.

При всей своей несомненной значимости Владимир Иванович, на мой взгляд, не обладал той твердостью, что по-разному, но всегда проявлялась у Морозова, у Маслова, у Бескова.

Но мне его мягкость очень симпатична. Я Владимиру Ивановичу очень благодарен за отношение ко мне — всегда он со мною возился на тренировках (то мы с ним наперегонки бегали, я от штрафной площадки стартую, а он с центра поля, то он мячей штук восемь возьмет и бьет, а я должен успеть обработать каждый мяч и отдать ему точно в ноги). Но я хочу сейчас разобраться: почему же уникальный в общем человек, столько лет успешно проработавший в футболе, так и не попробовал возглавить команду, создать команду согласно своим собственным воззрениям, которые у Владимира Ивановича, несомненно, были? Неужели мягкий характер — обязательно препятствие в тренерской работе?

С Вячеславом Соловьевым мы вместе играли в «Торпедо» в пятьдесят четвертом году. А партнер его, полузащитник Алексей Водягин (против него я, кстати, тоже успел сыграть, когда после расформирования армейского клуба он выступал за московское «Динамо») пришел к нам в пятьдесят шестом году вместе с Бесковым в качестве начальника команды.

При Бескове, конечно, не слишком покомандуешь. Водягина можно было, скорее, рассматривать как второго тренера. Однако в сравнении с уверенным в своих полномочиях Владимиром Ивановичем бывший полузащитник ПДКА проигрывал.

Мне в пятьдесят пятом году было море по колено и, подобно большинству преуспевающих молодых игроков, я со вторыми тренерами особенно не церемонился. Даже с любимым мною Владимиром Ивановичем иногда разговаривал в недопустимом тоне — не со зла, конечно, просто в запальчивости или от усталости, такое со мной случалось.

Но за Водягина мне было обидно, хотя никто его у нас не обижал. Влияния его на события никак не ощущалось в команде. Как будто это и не был Водягин из прославленного ЦДКА.