Вижу поле

Дополнительное время — не это ли жанр матчей ветеранов!

Но реально ли создать свойственное дополнительному времени тех же кубковых, например, матчей напряжение теперешним выступлением ветеранов? Возможно ли оно в матчах, где соревновательный тонус заведомо снижен?

Впрочем, снижен ли тонус, когда спортсмен соревнуется с временем? Знаменитый хоккеист Константин Локтев как-то сказал, что у большого спортсмена свои счеты со временем… Почему же нужно думать, что у ветеранов они давно и окончательно сведены?

Спорт интересен непридуманной, хотя и четко обозначенной, спонтанной драматургией.

Но в игре ветеранов, за что их и любят, выдумка все-таки преобладает. Выдумка выгодно отличает их действия. Однако не ограничивает ли она спортивную направленность их выступления? Они, выходит, только показывают хороший футбол, но за победу борются, скорее всего, с меньшим азартом, чем это бывает в календарных играх.

Где же тогда драма, которая и превращает игру в большой спорт?

Но кто сказал, что жизнь покинувшего большую арену спортсмена, жизнь, впадающая в дополнительное, как мы условились считать, время, не всегда и не для всех, правда, различимое и достойно реализованное, не несет в себе драматизма?

Не станем утверждать, что именно в неопределившемся до конца жанре матчей ветеранов драматизм этот уже преобразуется и выражается драматургически самостоятельно, что выступления знаменитых наших футболистов уже превратились в несущий должную психологическую нагрузку монтаж хроники разных времен и что обратная эмоциональная связь игрока со зрителем здесь и нашла наиболее оптимальное истолкование.

Что-то подобное иногда, вероятно, намечается. Однако возводить желаемое в ранг свершившегося не будем.

И все же, возвращаясь к участию в матчах ветеранов Эдуарда Стрельцова, нельзя не задуматься о теме судьбы, так или иначе возникающей в спортивном зрелище…

Первые игры его за ветеранов и не могли вызвать никакого интереса. Должно было время пройти.

Теперь и объяснение этому может превратиться в сюжет почти занимательный.

А тогда — при переходе Стрельцова в новое качество — игры его за ветеранов вряд ли могли кого-нибудь увлечь.

Имя Стрельцова годы и годы связывали с ожиданием чего-то необыкновенного.

Сначала от него ждали, потом самого Стрельцова, как выяснилось, ждали и затем снова ждали от него…

Участие Стрельцова превращало футбол в зрелище и тогда, когда игра уже перешла на новые рельсы, когда в жертву рациональному принесено было многое из того эффектного, «штучного», что и привлекало поначалу всех к футболу.

Стрельцов не мог раствориться как индивидуальность в рациональном, в «тотальном» футболе. Он ведь и был в высшей степени рационален, но рационален стихийно — в его случае допустимо такое сочетание. Стиль игры и жизни Стрельцова, собственно, и есть сочетание противоречий — сочетание несочетаемого. Странная естественность подобного сочетания — причина его радостей и бед. Не оправдание, но причина…

Естественная зрелищность его игры в экстремальных, как принято теперь говорить, обстоятельствах, то есть в матчах ветеранов по идее должна была потускнеть, обесцениться.

Казалось: померкла и покоряющая естественность Стрельцова. Он смотрелся морской рыбой в аквариуме.

Но чем дальше, тем явственнее ощущалась тема судьбы, чем дальше отходил Стрельцов от действующею футбола, тем яснее становилось, что роль его в нем никем другим исполнена быть не может, что его. Стрельцова, исполнение останется каноническим. Он ведь не центрального нападающего в нашем футболе играл — он играл Стрельцова.

И в роли этой не существен возраст — всех занимает продолжение (он и сам по себе сюжет — Стрельцов). И дополнительное время для рассмотрения его судьбы очень кстати.

Михаил Гершкович с восьмидесятого года снова стал партнером Стрельцова — теперь в команде ветеранов.

Он рассказывает, что, куда бы ни прибывали ветераны, знаменитости разных времен нашего футбола, никого так не ждут, как Стрельцова. Гершкович сравнивал эту популярность — по самой сути ее характера, по форме ее проявления — разве что с популярностью артиста Высоцкого или хоккеиста Харламова.

Стрельцов небезразличен по-прежнему множеству людей самой необычностью своей судьбы — со всеми взлетами и падениями, «каких не знал в футболе, по словам Валентина Иванова, никто ни до, ни после него».

Совсем не удивлюсь, если кому-нибудь — и не кому- то одному, а многим из очень расположенных к нему людей — показалось несколько странным решение Стрельцова стать с января восемьдесят второго года слушателем Высшей школы тренеров.

Хотя что же здесь странного — все двенадцать лет после завершения своей карьеры игрока Стрельцов был на тренерской и педагогической работе — и в команде мастеров «Торпедо», и в группе подготовки, и в детской футбольной школе автозавода.

Тем не менее, уверенности в его тренерском будущем у большинства долго не возникало, сомнения сохранялись, вероятно, под влиянием того образа Стрельцова, что неизменно — из игры в игру — создавался непосредственно на футбольном поле.

Игра Стрельцова, особенно в последний период его выступлений, запомнилась особой тонкостью, особой совершенной мудростью решений. Но и рациональное в его действиях воспринималось как озарение, как прорыв в обстоятельства, где ничего уже не помешает широте импровизации.

О соотносимости его действий с тренерскими заданиями никто не хотел задумываться.

Все рассматривалось не иначе, как в масштабах самобытности Стрельцова.

…Мы всегда хотим, чтобы жизнь наших любимцев в спорте продолжалась как можно дольше и счастливее. И чтобы после прекращения выступлений оставались они на виду.

И сколько бы ни твердили, что вовсе не обязательно им учить и тренировать, все равно почти всегда сохраняется надежда, что знаменитый спортсмен у нас на глазах превратится в знаменитого тренера.

Стрельцова тем не менее в роли тренера не сразу и вообразишь — не представишь его строгим, нервно затянувшимся сигаретой, жестикулирующим или закаменевшим в неприступной сосредоточенности.

Но, повторяю, все наши представления о нем возникли под влиянием личности Стрельцова на поле, где все, казалось, просто ему и легко.

Какие-то, однако, уроки и Стрельцову задавались.

Нельзя же забывать и тех, под чьим руководством он тренировался в клубе и в сборной, — среди этих наставников были в основном люди, не склонные выпускать из своих рук, что называется, бразды правления…

Лет, наверное, тридцать с того дня прошло, а я хорошо все помню. Смешно даже: ведь многие важные моменты моей жизни забыл в подробностях — переживания помню, а из-за чего конкретно переживал, и забыл уже. Этот же день очень четко помню. Помню, о чем тогда думал…

Первый футболист, которого я впервые увидел не с трибуны на поле, а в жизни, близко, пришел в тот день к нам на «Фрезер» и показывал различные технические приемы, какие приемы, тоже, кстати, до сих пор помню, хотя при моей манере игры они не очень и пригодились.

Футболист был из знаменитого клуба — из того послевоенного ЦДКА, где кумиры мои играли — Григорий Иванович и Всеволод Михайлович. Он был помоложе, чем они (мы с ним еще в «Торпедо» успели сыграть), но выступал с Федотовым и Бобровым в основном составе. И я смотрел на него во все глаза и с таким вниманием слушал, какого в себе и не подозревал. Школьные мои учителя ахнули бы, увидев, как я. оказывается, умею слушать…

Вячеслав Соловьев — это он к нам приходил тогда — стал потом тренером, тренировал и ЦСКА, и киевское, и московское «Динамо». Меня, однако, судьба с ним как с тренером никогда не сводила.