Фронт до самого неба (Записки морского летчика)

— А вы что делаете, когда летчик взлетает и садится? Довольствуетесь ролью пассажиров?

Николай Маркин встал и, бледнея, сказал за всех:

— Товарищ подполковник, маскировка, конечно, необходима. Но в кромешной тьме любой может потерять ориентировку. Какой у нас аэродром? Пятачок! Ночью надо хотя бы выставлять элементарные направляющие огни, хоть "летучую мышь". Случай с Гавриловым не первый, при ночной посадке разбил машину Пашун. Оба опытные пилоты…

— Пожалуй, ты прав, — подумав, согласился комбриг. — Товарищ Ефремов, придется поступиться маскировкой. На время взлета и посадки обозначайте полосу. Но штурманам, повторяю, следить за направлением взлета и, если надо, подсказывать пилоту. Бдительность всего экипажа при взлете и на посадке!

Вскоре после отъезда комбрига поступила команда: уничтожить транспорт в порту Ялта. В воздух поднялась четверка во главе с Андреевым. Экипажи Алексеева, Дулькина и мой летели ведомыми. Погода была благоприятная — редкие облака, хорошая видимость до самой цели. На траверзе Керченского пролива самолет Дулькина стал отставать, забарахлил мотор. Летчик был вынужден вернуться на свой аэродром, освободившись от бомб над морем.

При подходе к Ялте Прилуцкий несколько раз тщательно замерил ветер, скрупулезно определил снос. Цель единичная, требует особой точности.

Самолеты растянулись в цепочку, обеспечивающую свободу маневра. Зашли с моря, легли на боевой курс. Гитлеровцы открыли интенсивный огонь, мы продирались, как сквозь паутину.

— Командир, прошит фюзеляж! — докладывал Панов.

— Терпенье, друзья, терпенье![172]

Прилуцкий нажал на кнопку. Освободившись от груза, самолет будто вздохнул, как живой. Резко отворачиваю, увеличиваю скорость, пристраиваюсь к ведущему. У Прилуцкого хмурое лицо. Очевидно, неудача.

— Николай! На каком расстоянии от транспорта легли бомбы?

— Черт их знает…

— А все-таки?

— Метрах в десяти — двадцати… Одна у самого борта. Надо было зайти под углом…

— Ну, если в десяти… Мне кажется, пароход не стоял на месте, двигался в сторону рейда.

— Возможно. И все-таки неплохо бы влепить ему прямо в брюхо…

— Многого хочешь! А как отбомбились остальные?

— Примерно так же.

До самого аэродрома Николай молчал, нахохлившись.

А через некоторое время в полк пришло разведдонесение: транспорт водоизмещением две тысячи тонн после удара авиации с серьезными повреждениями выбросился на берег и был полностью разрушен налетевшим штормом.

— Ну вот, а ты скучал! — напомнил я Прилуцкому.

Николай смущенно улыбнулся:

— Шторм помог…

12 октября пять экипажей в бомбардировочном варианте заступили на боевое дежурство. Старший группы — командир второй эскадрильи майор Стародуб.

Василий Иванович Стародуб к тому времени был уже опытным командиром, с успехом водившим на задания большие группы самолетов. Под его руководством эскадрилья бомбила переправы на Дону, железнодорожные узлы на Кубани, порты Керчь, Мариуполь, Ялту, Феодосию, фашистские войска под Новороссийском, Туапсе, на Керченском полуострове, на перевалах Главного Кавказского хребта. Под стать командиру был и штурман эскадрильи капитан Кордонский, непревзойденный мастер бомбометания.

Вообще эскадрилья была боевая. Начальник связи старший лейтенант Тележкин еще в финскую совершил в качестве штурмана более тридцати вылетов, в одном из воздушных боёв лично сбил самолет противника. Отличались не только опытные бойцы. Штурманом в одном из [173] экипажей был сержант Сергиенко, комсорг эскадрильи. Молодой, но очень способный. Веселый, цыгановатый, с копной густых черных волос, Гриша был неутомим. Даже после самого напряженного дня его можно было видеть с гитарой. Энергии этого парня хватало на все, он был и отличным специалистом, и душой коллектива. Впоследствии в течение четырех месяцев мне пришлось летать с ним, и я был всегда доволен своим штурманом.

Перед обедом получили приказ: уничтожить плавсредства противника в порту Балаклава. Погода не благоприятствовала полету, добрую половину маршрута прошли в низких дождевых облаках. Кордонский точно вывел группу на порт, фашисты открыли яростный огонь, но плохая видимость мешала и зенитчикам, снаряды рвались ниже нас метров на пятьсот. Майор Стародуб вывел свой самолет на боевой курс — бомбили по сигналу ведущего. Разрывы наблюдались вблизи транспортов и на причале, но прямых попаданий не было. Только бомбы, сброшенные штурманом Александром Сергеевым из экипажа Каванчука, угодили в зенитную батарею.

— Как впечатление? — спросил Прилуцкого, когда вышли из зоны огня.

— Надо было бомбить не группой, а самостоятельно. Отбомбились бы эффективнее, наверняка!

— Ну да, все условия были. Скажи на разборе.

Между мысом Форос и Ялтой обнаружили две шхуны, а на траверзе Феодосии — перископ подводной лодки. Немедленно сообщили на землю.

В столовой нас ждал сюрприз. Еще на подходе услышали необычный шум. В зале было людно. Наши ребята сидели вперемешку с летчиками 40-го бомбардировочного и 6-го гвардейского истребительного авиаполков.

Первый, кого я узнал из гостей, был Володя Клюков. Бросились навстречу друг другу, обнялись.

— Ого! — кивнул я на орден Красного Знамени, блестевший на его новеньком кителе.

— Ну, так ведь с самого начала, считай. Шестьдесят штурмовок, десятки воздушных боев…

— К нам-то каким ветром?

— Прибыли на переформирование. Завтра полетим в местечко, где поуютней, получим новенькие «яки» и снова на фронт![174]

Подошел Жора Москаленко, тоже однокашник. Над карманом его кителя сияла Золотая Звезда.

— Рассказывай! — потребовал я.

— Да что рассказывать… Приехал к нам в эскадрилью командующий авиацией флота генерал Ермаченков, знаете. "Кто, — говорит, — у вас самый глазастый?" Оказалось, по личному приказу Гитлера переброшена под Севастополь восьмисотмиллиметровая пушка «Дора». Надо непременно ее разыскать. Я посмотрел на комэска, капитана Спирова, тот — на меня. Делать нечего, выхожу: "Товарищ генерал, мы с лейтенантом Петровым готовы выполнить ваше задание". — "Это у вас самый глазастый?" — уточняет генерал у комэска. «Самый». — "Тогда пусть готовится".

О «Доре» я ничего не знал. Потом выяснилось, что эта «Дора» весит полторы тысячи тонн, ствол — тридцать метров, высота больше десяти, бьет на сорок километров. Ничего себе дура! Предполагалось, что укрыта где-то в лесной чаще в Мекензиевых горах. Полетели с ведомым моим, Петровым. Линию фронта пересекли на большой высоте, потом снизились до бреющего. Зенитки колотят, как бешеные… Маневрируем, сверлим глазами каждый квадратный метр — заросли там, ущелья. Ходили, ходили — ни фига. Вдруг огонь так усилился — деться некуда! Ну, думаю, если не здесь… И точно, блеснул под лучом металл вроде. Присмотрелся — маскировочная сетка. Зашли еще раз она! Вернулись, доложили. Навел я шестерку «илов» на то место, замолчала «Дора». Вот в все. А сейчас выписался из госпиталя…

— Из-за «Доры» попал?

— Да нет, уже после подшибли меня. Спустился на парашюте между нашими и фрицами. Спасибо матушке-пехоте, выручила. Целое сражение из-за меня устроили…

К столику подошел еще один наш товарищ, Иван Филатов, капитан. Он летал на «пешке», как любовно называли пикирующий бомбардировщик Пе-2. Штурманом у майора Корзунова.

— Замечательный командир! Век бы с ним воевать! — восхищался Иван. Из каких только переплетов ни выходили…

Как раз в это время из комнаты старшего комсостава вышел наш командир полка и с ним еще два майора.

— С Золотой Звездой — Михаил Авдеев. А второй — он, Корзунов Иван Егорович. Видишь, прихрамывает. [175] В одном из боев перебило сухожилия… Летает! Да еще как, дай бог каждому! Собирается пикировать девятками. Представляешь, какой шум будет!

Мог ли я предполагать в тот вечер, что через два десятилетия мне доведется служить вместе с генералом Корзуновым. Иван Егорович командовал авиацией Краснознаменного Северного флота, а я был его первым заместителем и возглавлял штаб авиации флота…