Операция «Турнир». Записки чернорабочего разведки

А пока в начале ноября Джеффри предпринял очередную попытку вовлечь меня в коммерческое дело. На этот раз связано оно было с живописью. В отличие от «молчаливого партнера» с постоянным доходом в этом случае мне предлагалась разовая сделка:

— Послушайте, Толи, у меня есть идея. Нарисуйте новогоднюю открытку, а я берусь найти издателя в Канаде или США, который заплатит на нее не менее двадцати пяти тысяч долларов. Мне же будет достаточно 5–7 процентов комиссионных. Ну, как идея?

— Это несерьезно, Джеффри, — ответил я, — в самой Канаде найдется немало художников, которые за такую сумму нарисуют открытку более профессионально. Да и не принято у нас заниматься частным бизнесом.

«У нас не принято…», — думаю, это наиболее часто встречающаяся формулировка, характеризующая все стороны пребывания нашего брата за рубежом. Правда, запрет на побочный бизнес государственного служащего вполне оправдан. Объективность в работе чиновника страдает, если он занят чем-либо еще, кроме основных своих обязанностей. Правила в этом отношении весьма строги и в Японии, и в США, и в Англии.

Даже сам факт замысла о работе «налево» в системе Минвнешторга и других совучреждений за рубежом строжайше наказуем вплоть до изгнания «паршивой овцы» из «стада» госслужащих без права когда-либо еще занять пост в госучреждении. Как разведчик, я бы был изгнан из рядов чекистов, если бы принял такое предложение. В основе этих правил лежит положение: такой сотрудник за рубежом уязвим перед спецслужбами противника.

Конечно, о наших строгих порядках знали в канадской контрразведке и строили свои расчеты на моем «добровольном» согласии или привлечении на основе компрматериалов, согласись я на отклонение от «правил поведения советских граждан за рубежом».

С оперативной точки зрения я мог согласиться в момент подхода ко мне канадцев с вербовочным предложением лишь при условии «железных» гарантий моей безопасности со стороны лиц, стоящих выше руководства спецслужбы.

Джеффри настойчиво гнул свою линию и никак не хотел признавать, что я отказываюсь от заманчивого предложения с открыткой:

— Ведь это сугубо личное дело. Не вмешивается же ваше правительство в частные дела граждан? Подумайте только: вместо работы профессионала — открытка, созданная советским коммерсантом! Это же сенсация…

— Нет уж, избавьте меня от такой сенсации. Я не люблю разговоров вокруг моей персоны, — возразил я, надеясь, что Джеффри расценит ответ так: заработать я не прочь, но негласно и с максимальной осторожностью.

Заботы Джеффри обо мне, моем бизнесе сводились к одному и тому же — под любым предлогом втянуть меня в коммерческое дело и всучить мне деньги, поставив тем самым в зависимость. Он плел вокруг меня паутину, кончик которой держала канадская контрразведка.

Икона

Джеффри чувствовал, что мне «нужны» деньги. Но понимал и то, что в целях безопасности мне далеко небезразлично, каким путем я их получу.

Для подтверждения легенды материальной заинтересованности дома мы с женой часто заводили разговор о деньгах. Подсчитывали суммы, которые мы будем иметь до отъезда. Возникали «споры» и «мелочные обвинения» в транжирстве. Был даже подготовлен тщательно аргументированный список с указанием цен и очередности закупок. Внешне он не отличался от списков в других семьях, но в нем была «изюминка» оперативного значения — список по объему закупаемого превосходил в несколько раз наши возможности в расчете на зарплату до отъезда.

Удалось убедиться, что список побывал в руках сотрудников контрразведки.

Закономерен вопрос: а была ли в курсе игры жена? Была, и не возражала. Ознакомлена она была с условиями игры в общих чертах и ровно настолько, сколько требовалось для ее участия. В основном оно сводилось к поддержанию «оперативно значимых разговоров» в нужном месте и в нужное время, что она и делала с успехом.

Конечно, придумывание нужных тем для бесед принадлежало мне, как и инициатива их проведения. Мы никогда не оговаривали сценарий беседы, но супруга активно подключалась в нужное время. По моему взгляду она понимала, что идет разговор для «подслушивающей публики». Мы не позволяли себе расслабляться даже на лоне природы, зная о возможности подслушивания наших разговоров на расстоянии. Только раза два с соблюдением максимальных мер осторожности мы заранее оговорили характер беседы. Один из таких разговоров должен был состояться на квартире Джеффри, куда мы были приглашены в гости.

…Даже когда нашим женам нужно было поговорить о чем-то важном, они терпеливо дожидались возможности сделать это вне дома. А ждали они иногда не один день. Жены привыкли не затрагивать вопросов о жизни наших людей ни дома, ни в автомашине. Сплетни и пересуды могли повредить нашим людям — жены знали об этом. Говорили мы обычно о чем-либо важном в шумном месте на улице.

О тревожной жизни наших жен мы узнавали по невеселым штрихам. Приехав в последний отпуск в Москву, на другой день дома я сказал жене, что еду на работу в управление на Дзержинке. У жены округлились глаза, и она указала на телефон. Через секунду мы заулыбались, но это было не так уж и смешно.

Тревожная жизнь жены разведчика из сплошных ожиданий и неизвестности посеребрила голову моей супруги через короткий срок после рождения третьего ребенка и задолго до возраста, про который о женщине говорят, что она «ягодка опять». А ведь ее мать стала седеть ближе к семидесяти…

Преждевременно ушла из жизни супруга нашего друга, семью которых мы много лет знали. Три командировки в разные полушария земли, сложные климатические условия и вечная нервотрепка от наших дел свели ее в могилу, так и не дав увидеть детей семейными, насладиться внуками…

Предполагалось, что с помощью подслушивающей техники контрразведка знала о «заботах» нашей семьи и должна была скорректировать свои действия с использованием факта «финансовых нужд» и моего упорного стремления найти способ их удовлетворения с максимальной осторожностью.

В наших с женой беседах все чаще фигурировали цифры в 1500–2000 долларов, якобы недостающих «до полного списка». Не называя икону своим именем, обсуждали возможность выручения за нее денег. И рассчитывали на сумму в 2000 долларов.

Когда икона оказалась в квартире в Монреале (а это случилось почти сразу же после нашего возвращения из отпуска), я предпринял меры, чтобы КККП зафиксировала факт ее появления. В начале осени было установлено, что икона спецслужбой обнаружена.

Чтобы понять, копался ли кто-либо в вещах, нужно разработать, как мне представляется, безотказный прием с использованием просто расчески. Обращали ли вы внимание на разнообразие расчесок? Они отличаются не столько цветом, сколько важной для нашего дела частотой зубьев. Расческа с зубьями всегда при вас, как линейка с делениями.

Нужно запомнить ряд простых чисел: 3, 5, 7, 11, 13, 17, 19… Две-три цифры — это своеобразные координаты любого предмета, особенно на плоской поверхности. Углы бумаг или предмета следует зафиксировать с помощью трех чисел. Если расстояния большие, то откладывается длина расчески и прибавляется нужное число зубьев.

Просто, если приложить чуть-чуть усилий, и тогда будет удобно контролировать интерес к вашим вещам и дома, и в гостинице. Можно применить этот прием и во время переговоров, когда вас выводят из помещения под благовидным предлогом, чтобы заглянуть в ваши бумаги. Для грубой прикидки может послужить и ваша ладонь, пальцы которой — те же деления на линейке.

С иконы я сделал слайдовый снимок и в маленьком ателье, на Сант Лоране заказал несколько цветных фотографий.

Теперь нужно было навести контрразведку на мысль, что я ищу пути сбыта иконы. С этой целью я побывал в русской православной церкви Святого Николая, которая, по иронии судьбы, размещалась в здании бывшей синагоги. Не называя себя, я спросил служителя, не нужна ли для церкви икона «Распятие Христа на кресте», написанная в России более ста лет назад? Пояснил, что она в отличном состоянии и ее размер 35 на 40 сантиметров. Служитель попросил показать икону.