Теодор Рузвельт. Политический портрет

Опустел «Аудиториум», делегаты разъехались по всей стране, чтобы до ноября вести борьбу. Рузвельт должен был бы понять, что прогрессизм обнаружил свою несостоятельность уже тогда, когда либерально настроенные конгрессмены-республиканцы отказались выйти из своей партии ради новой. Это лишало прогрессистов очень важной поддержки высшего эшелона. Оставалось апеллировать к массам. При американской государственной системе это занятие хоть и полезное, но не всегда решающее.

Предвыборная кампания была в самом разгаре. Рузвельт разъезжал по штатам, мирил местных политиканов, льстил одним, обещал золотые горы другим и повсюду стремился стать символом всех надежд. Он умел преодолевать злую скуку переездов, исторгать вдохновение, обращаясь к толпе, хотя уже накапливалась предательская усталость. У него начал срываться голос, он так или иначе попал бы в госпиталь, но произошло это раньше и неожиданнее.

Когда Рузвельт садился в автомобиль, чтобы поехать на митинг в Милуоки (это было 14 октября), из толпы к нему пробился человек. С криком, что не допустит «третьего срока», он выстрелил в Рузвельта. Никто не знал, какую опасность представляет рана с правой стороны груди. (Как потом оказалось, пуля прошла через ткань пальто, пробила футляр для очков, свернутый текст рукописи выступления, раздробила четвертое ребро и остановилась в легком.) Вопреки всем увещеваниям, Рузвельт потребовал отвезти его к собравшимся: «Я произнесу эту речь или умру». Перед безмолвной аудиторией он говорил достаточно связно: «Не знаю, все ли осознали, что в меня стреляли... во мне сейчас пуля... Я хочу, чтобы вы поняли: в этой игре я все равно впереди. Никто не прожил более счастливую жизнь... Мои друзья немного более нервные, чем я... не надо излишне жалеть меня...» В течение часа Рузвельт, отгоняя тех, кто пытался ему помочь, растолковывал, чем его программа лучше программы Вильсона. Сыграло свою роль не это различие, а поведение раненого. Мужество всегда вызывает симпатию. Прекрасные слова: «Жизнь, по большей части, пустые слова, пена и пузыри. Лишь две вещи стоят как скала: сочувствие к беде ближнего и мужество в собственной беде»

В ходе предвыборной кампании образовалась заминка. Выздоравливающий Рузвельт произнес еще одну речь накануне выборов в Мэдисон сквер гарден в присутствии двенадцати тысяч человек. Снова та же энергия, те же слова, тот же пафос оратора и энтузиазм слушателей. Все это, однако, помогло лишь сделать поражение почетным. За победителя ― В. Вильсона проголосовало 6 миллионов 286 тысяч избирателей, за Рузвельта ― 4 миллиона 126 тысяч, за У. Тафта ― 3 миллиона 484 тысячи. Но претендентов было не трое, а четверо. Юджин Дебс сумел получить голоса 300 тысяч избирателей.

Окончились выборы. Полковник Рузвельт, по всей видимости и не ожидавший большего, выглядел довольным человеком. Претендент грациозно распростился со своими сторонниками, предрекая прогрессизму славную будущность и одновременно отходя от него навсегда. Как сказала одна из сподвижниц Рузвельта в данной кампании: «Я хотела бы верить, что он (Рузвельт. ― А. У.) осуществит в случае избрания хотя бы один пункт из своей программы, но я не могу поверить в это». Подобный скептицизм был характерен для всех здравомыслящих людей. Прогрессивные силы США ни на минуту не могли допустить мысли о внезапном «прозрении» экс-президента.

Отставной политик

После бурного 1912 года Рузвельт отходит от активной политической жизни. Один из признаков подведения жизненных итогов ― написание автобиографии; этим он и занялся в начале 1913 года. Другой признак ― примирение с бывшими друзьями; Рузвельт возобновил переписку с сенатором Лоджем.

За Рузвельтом оставался, однако, большой политический долг. Четыре миллиона голосовали за него, и активисты хотели бы сохранить ядро прогрессивной партии. Рузвельт уже решительно не верил в успех дела (за исключением внезапного раскола демократов ― что было невероятно). Поэтому он сознательно охлаждает пыл своих сторонников и, хотя доводит свое руководство до выборов в конгресс в 1914 году, но делает это без обычной для себя воли, силы и организованности. Другу, намекнувшему на возможный успех в 1916 году, он ответил прямо: «Я думал, что вы более квалифицированный политик. Борьба окончена. Мы разбиты. Остается только одно ― вернуться в республиканскую партию». Хорошая иллюстрация беспредельной гибкости принципов и моральной терпимости в отношении себя.

С выборами 1912 года завершается определенный этап в американской истории. В результате раскола республиканской партии пришел конец ее почти полувековому господству на национальной политической арене. После испано-американской войны капитализм в США перешел в стадию империализма. Внутри страны на рубеже веков основные тресты достигли общенациональных размеров, завершилась монополизация промышленности, в сельском хозяйстве наблюдалось массовое разорение мелких фермеров наряду с укреплением крупных хозяйств. Америка прочно заняла первое место в ряду развитых капиталистических стран, превосходя по темпам роста своих основных конкурентов. Во внешней политике США произошел качественный скачок ― от ориентированности на Западное полушарие к развитию европейского и азиатского направлений. Характерной чертой стал глобализм американской внешней политики.

Что касается Рузвельта, то он намеревался учить нацию, но теперь уже не как политический деятель, а как историк. Ему предстояло в 1913 году зачитать послание Американскому историческому обществу в качестве его председателя. Избранная тема ― «История как литература».

Рузвельт верил в эмоциональное, а соответственно, в воспитательное воздействие истории. В его понимании история отнюдь не была аналитичной научной дисциплиной, служащей познанию социума. Сказочность, ритм веков, вдохновение прошлых лет ― вот что считал он важным. Ситуация, когда Рузвельт предстал перед жрецами исторической науки, была в значительной мере парадоксальной.

Перед неутомимыми исследователями подлинности факта, поборниками бесстрастного анализа выступал враг наукообразия, желавший видеть не истину в последней инстанции (как политик он знал, насколько она многогранна), а полет фантазии, впечатляющую силу стиля, поэтическую тонкость.

Стороны не сошлись. Преобладавший в американской историографии буржуазный детерминизм, сознательное выхолащивание исторической прозы делали этих наследников Геродота чем-то вроде бездушных чтецов летописи времени. Рузвельт же, не уставший удивляться в свои пятьдесят пять лет, казался ребенком. Ученые отмечали достоинства его стиля, но отказывали ему в главном ― в способности объяснять.

Рузвельт платил той же монетой: он не признавал объяснения, основанного лишь на бездушной аналитичности. В истории действуют люди с горячей кровью, их пафос столь же важен, как и более низменные мотивы вроде материального стимула. В целом новый президент Американской исторической ассоциации хотел, чтобы появился историк ― «великий мастер, который сможет использовать собранный материал, у которого будет дар провидения, качества наблюдателя, способность увидеть случившееся в истинном свете и подать увиденное так, чтобы стало ясно другим, способность наделить телами духов, одеть кости в мясо и кровь, сделать мертвых живыми перед нашими глазами». И еще Рузвельт хотел в исторических сочинениях видеть мораль, не отвлеченный ее принцип, а человеческое воплощение. «Рука об руку с необходимостью в совершенствовании техники специальных исследований идет потребность в широкой человеческой симпатии, в высших и благородных эмоциях». Заключая свою речь, Теодор Рузвельт призвал историка будущего воссоздать современную американскую историю. «Чтобы был показан грубый материализм нашей эпохи и также удивительная способность к высокому идеализму, которая должна быть учтена всеми, кто хотел бы понять американский характер».

Возникает соблазн сказать, что частью решения последней задачи автор, льстя себе, считал собственную «Автобиографию», начавшую выходить в журнале «Аутлук» с февраля 1913 года. При всех несомненных недостатках, неровности стиля, тенденциозности изложения, явного самовозвеличивания, пропусках наиболее существенного и т.п. эта работа вызвала большой интерес как творение беспрецедентное: живой экс-президент писал о недавних событиях с талантом и откровенностью.