Теодор Рузвельт. Политический портрет

Обещание «держать рот закрытым» соблюдалось ровно четыре дня. А еще через несколько дней в «Ойстер-бей» прибыли заклятые враги Тафта ― изгнанный им из администрации руководитель программы охраны окружающей среды Пинчот и лидер прогрессистского крыла сенатор от Висконсина Роберт Лафолет. Хранители партийного единства в эти дни старались предотвратить намечающийся раскол. Рузвельт в конце июня посетил Тафта в его летней резиденции «Беверли» в штате Массачусетс. Но от сердечности прежних лет не осталось и следа. Политика поглотила и эту дружбу. Соблюдался лишь внешний декорум.

Рузвельт вмешался в борьбу в своем штате Нью-Йорк. Добиться влияния здесь, а потом померяться силами в масштабах страны ― так, видимо, представлял себе новый взлет пятидесятилетний политик. В конце сентября Рузвельт уже председательствовал в Саратоге на конвенте республиканцев Нью-Йорка. Летом 1910 года он окончательно понял, что его политическая будущность связана не с консервативными элементами республиканской партии, объединившимися вокруг Тафта, а с реформаторски настроенным крылом, к которому могли бы примкнуть и многие демократы. Об этом свидетельствовали его высказывания во время турне по западным и южным штатам в августе ― сентябре. Возможно, что в другой ситуации мало кого интересовали бы суждения отставного политика, но в обстановке раскола республиканской партии двадцать пять журналистов ведущих органов информации сопровождали специальный поезд Рузвельта.

У американской публики короткая память. То, что было пять лет назад ― уже седая история, а события двадцатилетней давности ― каменный век. Двести лет повторяется одно и то же: выборы ― обещания, уход ― разочарования. Но не меркнет надежда, что из очередного претендента чудесным образом получится Линкольн или Джефферсон. Политическая терпимость среднего американского избирателя удивительна. Крайняя узость выбора: либо демократы, либо республиканцы ― его почти не смущает. Апатия быстро сменяется энтузиазмом, прожженным политиканам дается мандат на превращение в легендарных героев. История страны невелика, но в каждом штате есть свой пантеон героев. В национальную столицу ― Вашингтон их статуи свозят (на демократических началах по две от штата) для обозрения в Капитолии. Но несравненно больше внимания уделяется живым «героям», тем, кто творит «легенду» сегодня.

Чтобы добиться успеха, Рузвельту следовало отказаться от тривиальных тем, сосредоточиться на кардинальных вопросах общественной жизни и классовых отношений. Лишь так можно было привлечь на свою сторону достаточные политические силы. Выступая в Осоватоми (штат Канзас), Рузвельт начал со слов Линкольна о том, что трудящиеся должны стоять «выше капитала и быть независимы от него». Далее он бросил свою ставшую крылатой фразу о «справедливом курсе». «Я стою за справедливый курс. И это означает не только честное ведение дел при существующих правилах игры, но и то, что я стою за изменение этих правил таким образом, чтобы это способствовало большей степени равенства возможностей и вознаграждения».

Речь шла о социальных вопросах, проблеме регулирования деятельности монополий. Это регулирование, признавал теперь Рузвельт, невозможно до тех пор, пока «остается действенной их (монополий. ― А. У.) политическая активность». Корпорации, а в их авангарде железнодорожные монополии, блокировали прогресс страны. Чтобы поставить преграды на пути безудержного влияния крупного капитала, нужен эффективный подоходный налог и налог на наследство, а также законы, ограждающие хотя бы в некоторой степени трудящиеся массы от произвола капитала. Рузвельт, идеолог усиления государственной власти, излагал основы своей политической философии: «Государство должно стать эффективным в деле разрешения проблем, касающихся исключительно населения данного государства... Не может быть оставлено нейтральной зоны, являющейся убежищем нарушителей закона, представляющих крупный капитал, который в состоянии нанять лукавых хитрецов ― законников, дающих советы о том, как избежать действия законов. Улучшение условий, которое мы стремимся осуществить, способно реализоваться, я полагаю, главным образом через национальное правительство. Новый национализм ставит национальные нужды выше региональных или личных выгод. Новый национализм видит в исполнительной власти слугу дела общественного благосостояния».

И совсем уже превратившийся в радикала Рузвельт провозгласил: «Мы стоим лицом к лицу с новыми концепциями взаимоотношений собственности и человеческого благосостояния. Тот, кто ошибочно считает, что любое из прав человека является менее важным, чем его доходы, должен ныне уступить место защитникам общественного благосостояния, которые справедливо полагают, что собственность каждого человека подчинена общему праву коллектива регулировать ее использование в той степени, в какой это может потребовать общественное благо».

Буржуазные реформаторы страстно приветствовали нового апостола общественных улучшений. Сильнейшим оружием Рузвельта было, разумеется, не его красноречие и даже не широкая известность, а назревший кризис верхов. Разрешить его каким-либо образом стремились разнообразные силы. Набирал сторонников социалист Юджин Дебс. Уцелевшие последователи Брайана, эпигоны популизма пытались объединить Запад. В рамках всей страны общим знаменателем, способным объединить недовольных, выступил прогрессизм [7], представляющий собой пеструю амальгаму в основном мелкобуржуазных воззрений. Датой битвы стали выборы 1912 года; 1910 ― 1911 годы прошли во внутреннем вызревании сил.

Появилась плеяда новых лидеров, как в демократической, так и в республиканской партии. Среди демократов выделился бывший профессор истории, хладнокровный и проницательный Вудро Вильсон.

Вильсон ― необычная фигура в американской политике. Сын священника, он сам выглядел пастором, с непроницаемым лицом поучающим свою паству. Будучи президентом Принстонского университета, всего лишь за три года до губернаторства, Вильсон не отличался ярко выраженными реформистскими взглядами. Он выступал за высокий тариф, за «честное» правительство, открытые профсоюзы и прочие банальности, не обозначая четко, против чего он выступает. Он был загадкой, так как ни один, даже самый близкий соратник не знал и не мог предсказать хода его мыслей. Никто не стал бы утверждать, что Вильсон каким-то образом магнетически действует на людей. Никто не мог объяснить его успех поразительной оригинальностью идей или необычайными поворотами фантазии. Но никто не отрицал его удивительной собранности, невиданного умения мастерски поставить вопрос и обрисовать ситуацию.

Рузвельт много лет наблюдал за Вильсоном, и в 1910 году не удивился его успеху в борьбе за губернаторский пост в Нью-Джерси. С непоколебимой логикой и облеченными в жесткую форму эмоциями Вильсон составил свод политических принципов под названием «Новая свобода». Осуществить свою программу он намеревался с помощью снятия благоприятного для монополизации высокого внешнего тарифа, проведения банковской реформы, которая поощряла бы кредитование мелких предпринимателей и фермеров, принятия закона против образования монополий. В 1912 году лишь одно должно было стать новым ― «Новая свобода» Вильсона или «Новый национализм» Рузвельта. Увидев ранее других силу Вильсона, Рузвельт относился к этой угрозе своим планам очень серьезно.

С кем мог объединиться Рузвельт, чтобы сплотить под своим знаменем довольно разношерстные политические массы? Подходящей кандидатурой он счел уже упомянутого либерального висконсинского сенатора Р. Лафолета. В конце декабря 1910 года Рузвельт пригласил его в Нью-Йорк. Поскольку журнал «Аутлук», с которым сотрудничал Рузвельт, поддерживал организацию Лафолета ― Национальную прогрессивную республиканскую лигу, возможность заключения эффективного союза была предопределена. В обычной для буржуазной политики ситуации каждый из двух деятелей, нуждаясь в союзнике, в то же время стремился использовать другого. Лафолет, желая воплотить в жизнь свои идеалы, должен был блокироваться с общепризнанными деятелями. Рузвельт в этом отношении казался неоценимой находкой. Его известность и довольно неожиданный «квази-радикализм» обещали массовую опору движению.