Старая армия

Хвощинский «бежал» в Варшавский округ.

Командующий был непогрешим. Официальные доклады и объяснения не действовали. Я описывал в своих «Армейских заметках»{В военном журнале «Разведчик». Об этом — в следующем очерке.} в щедринском тоне особенно вопиющие случаи — помогало редко, но неизменно навлекало на автора скорпионы.

Был еще один способ, смягчавший иногда жестокое сердце командующего…

С одним штабс-капитаном Лесного полка случилось несчастье: он никогда не пил, но раз товарищ по полку напоил его и бросил одного на улице. В результате суд общества офицеров «товарища» наказал, а штабс-капитана простил, предоставив ему перевестись в другой гарнизон. Узнал об этом ген. Сандецкий. Немедленно последовало грозное предписание: исключить штабс-капитана со службы в дисциплинарном порядке, а командиру полка и начальнику бригады объявлялся выговор. Объяснения повели лишь к новому, весьма обидному предписанию, в котором командующий выражал крайнее удивление, что эти начальники не имеют понятия об офицерском достоинстве и чести мундира…

Семья из четырех человек выбрасывалась на улицу — куда примут офицера, выгнанного со службы. Пришла в штаб жена штабс-капитана — в слезах. Я посоветовал ей:

— Есть еще одно средство… Поезжайте в Казань. Командующий, видите ли, не выносит женских слез. Постарайтесь попасть на прием — только запишитесь под чужой фамилией, иначе не пустят. А на приеме загните ему хорошую истерику…

Через несколько дней дама вернулась сияющая.

— Все устроилось. Генерал Сандецкий разрешил не увольнять мужа. Напишите, пожалуйста, в полк.

— А бумажку привезли?

— Нет. Велел передать на словах. «Я им наговорил неприятных вещей, так теперь писать неловко…»

— Ну, нет! Без документа такие дела не делаются.

Слезы.

— Что же мне теперь делать?

— Напишите ему, что не верят.

Через некоторое время пришла бумага из округа с разрешением не увольнять штабс-капитана. Взыскания, наложенные на начальников, однако, не были отменены.

Насколько подавлены и развращены были чины округа произволом командующего, можно судить по следующему эпизоду. Я, будучи уже командиром полка в Киевском округе, чтобы выручить достойного штаб-офицера Балашовского полка Попова, устроил перевод его к себе. К моему изумлению, из Саратова пришла на него скверная аттестация и одновременно пояснительное письмо командира Балашовского полка: «Если бы Вы знали, с какой скорбью я должен был написать подобную аттестацию… Она написана была под давлением предписания начальства. Одно считаю долгом Вам сказать — это общее сожаление всех офицеров по поводу ухода П[опова] из полка». И это сделал человек, не заинтересованный уже в преуспеянии по службе, так как через два-три месяца уходил в отставку по предельному возрасту.

Так и жили — месяцы, годы…

При такой нездоровой морально обстановке боевое обучение все же двигалось вперед — скорее в силу общего подъема, охватившего военную среду, после маньчжурской неудачи, и инициативы снизу, чем руководства из штаба округа.

Округ пытался организовать «большие маневры» — сфера более доступная его прямому руководительству. Но это удавалось плохо, хотя бы в силу дислокации. На огромном пространстве от Казани до Астрахани и от Пензы до Уфы разбросано было пять резервных бригад{К 1911 г. резервные бригады были развернуты в дивизии, и в состав округа включено два корпуса.}. Когда, ценою весьма крупных расходов и пройдя сотни верст водными, железными и грунтовыми путями, «стороны» сходились, они представляли из себя далеко не внушительную силу: не более полутора полка военного состава. «Большой маневр» длился дня два. Раз — окончился столкновением, другой раз — командующий, усмотрев хаотичность в картине боя, остановил маневр, несколько часов разводил войска по уставному порядку и, не преуспев в этом, выругал всех и дал «отбой».

Маневр заканчивался торжественным молебствием и парадом. На молебне старший благочинный произносил слово.

— Кого мы видим, братие, среди нас, кого привечаем? Доблестного вождя нашего — Суворову подобного!..

Ген. Сандецкий стоял недвижно, глядел сурово, и по лицу его нельзя было прочесть — приятна ли ему лесть благочинного. Присутствовавшие же, видимо, чувствовали некоторую неловкость. А в моей памяти вставали невольно картины доброй, такой еще живучей старины: широкая Волга, казенный пароходец, развивающийся платочек и доносящееся с берега:

— Здра… жела… ва… ство-о-о…

Знал ли Петербург, что делается в Казанском округе? Конечно. Из судных дел, жалоб, докладов, печати…. Знал и Государь. Сухомлинов писал впоследствии: «Несмотря на всю доброту, у Государя в конце концов лопнуло терпение, и Его Величество приказал мне изложить письменно, что он недоволен тем режимом, который установил в своем округе ген. Сандецкий… Я написал… Его Величество в одном месте смягчил редакцию…» Потом, когда военный министр собрался ехать в Поволжье, Государь приказал: «Скажите командующему от моего имени, что я его ревностную службу ценю, но ненужную грубость по отношению к подчиненным не одобряю».

Поволжье бродило, и наличие там во главе войск такого сурового начальника считалось, очевидно, необходимым.

По какому-то поводу собрались однажды в Пензе старшие начальники округа на совещание; председательствовал временно командующий войсками, начальник штаба округа ген. Светлов (Сандецкий лечился на курорте). После совещания начальник одной из бригад ген. Шилейко завел речь о том, что во главе округа стоит человек — заведомо ненормальный и что на них на всех лежит моральная ответственность, а на Светлове и служебная, за то, что они молчат, не доводя об этом до сведения Петербурга. Генералы, и в том числе Светлов, смешались, но не протестовали. Спустя некоторое время Шилейко послал военному министру подробный доклад о деятельности ген. Сандецкого, повторив то определение, которое он сделал на пензенском совещании и сославшись на согласие с ним всех участников его… Доклад этот был препровожден министром на заключение… ген. Сандецкого. Трепещущий Светлов понес переписку во дворец командующего вместе со своим прошением об отставке. Что было во дворце — неизвестно. Но в конечном результате Шилейко был уволен от службы; Светлов, против ожидания, остался…

Года через два мне пришлось встретиться в Житомире, в знакомом доме с Шилейко. За ужином вспомнилось старое…

— Расскажите, ваше превосходительство, как вы Сандецкого в помешательстве уличали…

Шилейко сердито посмотрел на меня и не стал рассказывать.

Оказалось, дело его приняло было тогда дурной оборот; в конце концов его отпустили с миром, с мундиром и пенсией, взяв только обещание не подвергать происшедшее огласке.

Начальник нашей бригады ген. П. был человек добрый, не боевой и очень боялся начальства. Писал огромные приказы — смотровые и хозяйственные, в меру пересыпая их карами, и предоставлял мне вопросы боевой подготовки войск. Побудить его оспорить невыполнимое распоряжение штаба округа или вступиться за пострадавшего стоило больших усилий. Был такой случай. Генерал Сандецкий, прочитав приказ по Хвалынскому полку и спутав фамилии, посадил под арест одного штабс-капитана — не того, кого следовало. Начальник бригады вызвал к себе потерпевшего и стал его уговаривать:

— Потерпите, голубчик. Вы еще молоды, роту получать не скоро. А если подымать вопрос — ведь третий уже раз подряд такая оказия — так не вышло бы худа. Вы сами знаете, если рассердится командующий….

Штабс-капитан потерпел.

Сандецкий благоволил к ген. П. и отличил его — чином и лентой. Но вот однажды, во время «большого маневра», командующий приехал неожиданно в наш штаб и из беседы с П. убедился, что тот не в курсе отданных по бригаде распоряжений. Был весьма разочарован и сильно гневался. С того и началось… Дальше — хуже. Осенью состоялось бригадное аттестационное совещание, на котором «осведомитель», полковник Вейс единогласно признан был недостойным выдвижения на должность командира полка. Начальник бригады, скрепя сердце, утвердил аттестацию, но с тех пор потерял покой. А Вейс открыто, не стесняясь, потрясал объемистым пакетом, в котором лежал донос, и грозил: