Моя жизнь 1964-1994 (СИ)

В этом госпитале меня наградили орденом "Отечественная Война" второй степени и медалью "За Оборону Ленинграда". Награды вручал начальник госпиталя. В коробочке с медалью и удостоверением лежала книжечка стихов. Их была отпечатана всего тысяча экземпляров. Больше ни у кого из ветеранов я такой книжки стихов не видела. Тогда за награды полагались деньги. Но я долго потом их не получала. Через несколько лет получила всё. Вышло с чем-то девятьсот рублей. На эти деньги я купила себе пальто.

В это время готовилась мгинская наступательная операция. Надо было подготовить места в госпиталях. И нас тяжелораненых отправили на "большую землю". Погрузили в санитарный поезд и по железной дороге, проложенной по коридору, пробитому нашими войсками, в январе вывезли в тыл. Помню, в Череповце высадили раненого лейтенанта цыгана. Потому, что его цыгане за ним пришли. Разрешалось раненых оставлять в госпиталях, где рядом живут родственники. А нас привезли в город Слободской Кировской области. Где пивоваренный завод и знаменитая меховая фабрика. Госпиталь размещался в здании школы на окраине города. Бригада врачей была из Харькова. Лечили меня там до августа. Потихоньку стала вставать на ноги. Сперва, ходила на костыликах, но это мне очень не нравилось, и я их бросила, решив, что с ними не буду ходить. Врач сказал: "Ну и правильно". Стала ходить с палочкой. И ходила с ней почти целый год. При выписке из госпиталя кроме справки о ранении мне дали ещё справочку на право ношения нашивки за тяжелое ранение. Нашивку золотистого цвета положено было носить на левой стороне груди.

Из лежавших со мной в палате помню двух партизанок из Брянской области. Одну из них звали Надя. Их при мне выписали и направили в Москву, в штаб партизанского движения. Они всё горевали, говорили: "Опять наверно попадём обратно". Ещё со мной лежала Вера Лазука. Её сестра в звании капитана служила переводчицей в Москве. При выписке Вера попросила направить её в Москву. К сестре. Она и меня звала с собой. Но я сказала, что в Москву не поеду, а буду проситься в Ленинград. Ленинградцы: я, ещё один солдат, живший на Невском проспекте и Борис Перцев тоже с Московской Славянки, позже его невестка работала у меня в школе учителем, поехали в Ленинград. Выдали нам паёк и направление в Тихвин. Там пришли в военкомат. Так просто в Ленинград никого не пускали. Шла проверка, делались запросы. Нас поставили на довольствие и сказали: "Поживите недельку". Разместили у одной женщины в деревянном доме на чердаке. Дом стоял на улице Римского-Корсакова. Недалеко находился дом-музей этого композитора. В столовую мы не ходили, а получали паёк. Продукты отдавали хозяйке. Она готовила, и мы питались все вчетвером. Хозяйка была очень довольна, так что даже плакала, когда мы расставались. Дали нам пропуска, и мы поехали дальше по железной дороге до станции Войбокалово. Сейчас этой дороги нет. Приехали ночью. В темноте шли километра 4 до пристани на берегу Ладожского озера. Там ящики, мешки с мукой, крупой.... Стоят люди, возвращающиеся в Ленинград. У кого были пропуска, тех сажали на военные катера Ладожской флотилии. Кого-то разместили на палубе, а нас капитан приказал отвести в кубрик. Сели мы на свободные койки матросов находившихся на вахте. И только катера отчалили, налетели немецкие самолёты. Начали нас бомбить и обстреливать. Появились и наши истребители. Моряки тоже вели огонь из зенитных пулемётов. Такой бой разгорелся. Одна бомба попала в шедший перед нами катер, и он затонул. Наш капитан резко повернул и на большой скорости пошел на север. Самолёты кружились, катер петлял.... Из-за этого мы опоздали с прибытием на час. Так что все думали, что и нас потопили. Дальше я на поезде доехала до станции Ржевка. Оттуда на трамваях с пересадкой доехала до Рыбацкого. Дальше до Петро Славянки шла пешком 5 километров. И пришла домой к родителям, жившим в землянке. На этом закончилась моя военная "эпопея".

В 1943 году после уборки урожая наш совхоз был эвакуирован в район Парголово (северная окраина Ленинграда) в район деревни Каменка и совхоз "Каменка". Кто мог работать, переехали туда. Отец и мама были оставлены для охраны совхозного имущества. Так же оставили работавших на железной дороге и участкового милиционера. Ещё в марте 1942 года всех живших у нас немцев и финнов отправили в Салехард. Наш дом был разобран военными. Брёвна пошли на строительство укреплений. А маму с папой переселили в землянку. А было так: как-то утром мама пошла ко мне в госпиталь. Отец в это время был в Каменке. Возвращается мама вечером домой, а дома нет. Правда, поступили по благородному. Все вещи перенесли в землянку находившуюся рядом. А дом разобрали и увезли на передовую.

В декабре начиналась подготовка к боям по снятию блокады Ленинграда, и нас переселили в Рыбацкое. 14-го января в 9 часов утра как загрохотали дальнобойные пушки.... У нас в Рыбацком стоял бронепоезд, на котором были установлены морские орудия с "Авроры". Они тоже открыли огонь. На следующий день ещё сильнее. Уже и авиация полетела. Хорошо помню день снятия блокады 27-е января 1944 года. Был виден праздничный салют, хоть мы и жили на окраине. Люди вышли на улицу. Обнимались, плакали..., военные стреляли. На следующий день отец пошел в Петро Славянку. Там встретился с председателем нашего совхоза Федором Тимофеевичем. Его дом уцелел. В нём всю блокаду размещался, какой-то штаб. Через неделю мы переехали в Петро Славянку. Поселились в уцелевшем домике. В нём всю войну стояли военные, охранявшие два железнодорожных моста через Славянку. Под эти мосты были заложены торпеды. Чтобы взорвать их в случае прорыва немцев. Сразу после снятия блокады отменили светомаскировку. Идёшь по улице, окна светятся, фонари горят. Светло. В Рыбацком было электричество. А в Петро Славянку свет провели только в 1950-м году. На работу я ездила на финских саночках, а если был глубокий снег, то ходила пешком.

В конце января 1944 года когда мы с родителями ещё жили в Рыбацком. На первом этаже дома 66 по проспекту Села Рыбацкого. Как-то иду я, и вдруг на встречу связной командира нашей дивизии. Кричит: "О-о-о... !". Стоим разговариваем. Он рассказал, что когда у него в Сибири заболела мать, то комдив отпустил его в отпуск на две недели домой. Оказывается нашу дивизию после взятия Мги отвели в Рыбацкое. И тут подходит сам Борщёв. Связной говорит ему: "Во, вылечилась". Борщёв отвечает: "Да вижу, вижу". И добавляет: "Иди к нам в дивизионные связистки". Я говорю: "Товарищ полковник, как я.... Какой же из меня телефонист? С палочкой я вам только обузой буду. Нет. Я работаю, а осенью пойду учиться". На этом и расстались. Потом, как мне писали ребята, дивизия пошла на Нарву, где у нас снова были большие потери.

В это время я работала секретарём в суде. Раньше Рыбацкое относилось к Павловскому, тогда Слуцкому району Лен. обл. Мой папа был народным заседателем в районном суде. Судья Зеликова Эсфирь Ароновна знала нашу семью. Она меня и взяла к себе. Суд располагался на пр. Села Рыбацкое в домике в два окошка. За одним проходили заседания, а за вторым жила Зеликова. Там же была канцелярия. В суде я проработала с декабря 1943 по первое сентября 1944 года. Запомнилось одно дело. Приходит женщина и подаёт иск на мужчину, который якобы украл у неё кошку. Тогда кошки были большой редкостью. Всех в блокаду поели. Кошку она оценила в две тысячи рублей. Посчитала, сколько она должна была окотиться. Котёнок тогда стоил тысячу рублей. Идёт заседание. Она говорит, что кошка столько раз окотилась, а он говорит, что нет, кошка не могла окотиться. Потому, что нет котов. Она говорит: "Это моя кошка". А он говорит: "Нет не ваша, а моя". Она говорит, что у кошки рыжее пятнышко на левом боку, а он что на правом. Каждый привёл с собой свидетелей и те всё сказанное подтверждали. Эсфирь Ароновна говорит: "Я откладываю заседание. А вы в следующий раз принесите кошку". Отложили заседание на неделю. А они и не пришли.