И обратил свой гнев в книжную пыль...

Впрочем, не успели мы открыть выставку, как ее тут же и закрыли: последовала акция протеста со стороны юридического факультета, повлекшая за собой чрезмерно жесткую реакцию ректора католического университета, распорядившегося временно закрыть все факультеты и примыкавшие к нему институты — наступали праздничные дни Пасхи. Только по их окончании возобновилась работа выставка и неизменный поток посетителей.

В эти дни приехал Понтер В. Лоренц, чье колоссальное влияние на общественность я наблюдал еще в Аргентине. Он и тут был встречен с помпой и поверг немного в шок весь присутствовавший профессорский истеблишмент своим докладом «Роль писателя в обществе». Последовавшая за этим дискуссия на тему о латиноамериканской литературе была полностью опубликована в крупнейшей ежедневной газете штата Риу-Гранди-ду-Сул «Correo de Povo». Число посетителей выставки — в конечном итоге всего лишь 3600 — не отражало истинного успеха этой выставки в Порту-Алегри.

На самом деле воздействие на широкие круги общественности было гораздо глубже, о чем свидетельствовал хотя бы уже тот факт, что чисто бразильские книжные магазины заинтересовались немецкой книжной продукцией. А из провинции поступило сообщение, что во многих школах провели конкурс на лучшее сочинение о представленных на немецкой выставке книгах. В общебразильских новостях в день открытия выставки показали специальный короткий телерепортаж. Здесь, в Порту-Алегри, нашлась своя бразильская публика, далеко превосходившая по численности немецкую колонию, и пусть ее знания немецкого были не столь велики, зато преобладал устойчивый интерес к таким областям знаний, как экономические науки, математика, архитектура, медицина, а также к книгам по искусству и детской литературе.

Совсем другое дело состав публики в Сан-Паулу, где мы построили в конце апреля наше выставочное «шапито» на площади в 1600 квадратных метров на территории Художественного музея на авенида Паулиста. Эта публика состояла в основном из немцев, работавших в Сан-Паулу на немецких фирмах, и бразильцев немецкого происхождения. Дело, может, еще было в том, что единственным органом печати, без конца и подробно информировавшим об открытии выставки, стала газета «Deutsche Nachrichten» («Немецкие вести»). Правда, и главная бразильская газета «Эстаду ди Сан-Паулу» тоже поместила несколько материалов, но в этом суматошном и безликом городе требовалась более настойчивая информация, чтобы у людей созрело решение принять в чем-то участие.

Так что ничего удивительного в том, что мы, раз уж официально не удалось сделать что-то значительное в рамках выставки, старались в скудные часы свободного времени завязать — согласно зревшей во мне постепенно идефикс — контакты с «интеллектуальными бразильскими кругами». Мы посещали ночью соответствующие кафе и бары на Руа-Аугуста, вмешивались в разговоры, но большинство вхожих туда людей оставались вежливо недоверчивыми к нам и уклонялись от общения. Тайная полиция была повсюду, это было известно каждому. И никто не хотел подвергать себя опасности, практически все подавляли свою врожденную открытость и гостеприимство, так что большинство ночных разговоров оказались для нас безрезультатными и ни к чему не привели.

Однако нам все же удалось войти в доверие к горстке писателей, группировавшихся вокруг одаренного преследуемого драматурга Плинио Маркуса, и многое узнать о механизмах гонения и запрета на их произведения. К нашему великому ужасу, мы узнали задним числом, что Гюнтер В. Лоренц, которого мы брали с собой на эти «узкие» встречи, возвел потом на всю группу клевету в своих статьях в шпрингеровской газете «Ди Вельт», назвав этих авторов левыми экстремистами, маоистами или анархистами, и указал при этом место и время встречи и имена присутствовавших. С того момента наша тесная дружба с этим «знатоком» Латинской Америки, так успешно поработавшим на наши проекты, дала трещину, не затянувшуюся даже и дома.

А мы уже снова собирали выставку и снова открывали ее в другом месте. Следующей остановкой был Рио-де-Жанейро. Если в Сан-Паулу все время лил дождь и дул неприятный холодный ветер, то в Рио-де-Жанейро царила погода, какую обычно обещают в рекламных туристических проспектах. В Сан-Паулу нас все-таки посетило 5300 человек. Что же ожидает нас у «сагіocas», жителей Рио, про которых известно, что они жизнерадостны и забавны, но не очень серьезны? Чего тогда сможет добиться там такое «серьезное» дело, как немецкая книжная выставка, подготовленная столь «серьезными» людьми, как мы?

Еще в преддверии выставки я долго переписывался с компетентным по этому вопросу советником немецкого посольства в Рио-де-Жанейро господином X. Хольцхаймером по поводу подходящего помещения для выставки. Посольство настаивало на утвержденном в свое время еще Клаусом Тиле зале в министерстве просвещения и здравоохранения.

«„Знатоки местных условий“ настоятельно не советуют нам проводить выставку в стенах министерства. Вы, конечно, понимаете, уважаемый господин Хольцхаймер, что мы не можем просто так проигнорировать эти советы, ибо, являясь представителями немецких издательств, мы в известной степени отражаем интересы немецкой общественности.

Мы не думаем, что выставке грозит какая-то опасность. Только лишь предполагаем, что в интересах общественного мнения Бразилии, как и нашей страны, и в интересах всестороннего успеха нашего дела следовало бы избегать слишком откровенного кооперирования с правительством, о котором мировая общественность открыто говорит как о правительстве, не уважающем законов о правах человека», — говорилось в моем письме.

Я склонялся к Музею современного искусства. Клаус Тиле, предпринявший подготовительную поездку, написал мне из Мексики следующее:

«В Музее все просто идеально для выставки. Это муниципальное помещение, а тамошняя директриса известна как поклонница авангардистского искусства. Но, к сожалению, „пуп“ Рио находится в десяти минутах ходьбы от пешеходного моста к так называемому пляжу (смотри карту города!) и вечером там лучше не появляться, чтобы не проходить в темноте эти несколько метров — официальным лицам ни в коем случае, а обычной публике тоже из-за опасения за свой кошелек».

«Директриса-авангардистка» великодушно отдала в наше распоряжение весь нижний этаж музея, и посольство наконец согласилось. Место просто идеальное. Музей был центром встреч прогрессивной творческой молодежи, здесь имелся кинозал, где почти ежедневно показывали современные бразильские и зарубежные фильмы.

Я, как обычно, постарался «вписать» выставку в предоставленные нам стены, приспособить ее к особенностям помещения и создать ощущение гармоничного единства. На открытие мы пригласили пламенного оратора — президента ПЕН-Клуба Маркуса Мадейру. С немецкой стороны несколько приветственных слов произнес посол Рёриг. После этого 480 приглашенных гостей поприветствовал от имени фирмы-устроителя член Наблюдательного совета д-р Матиас Вегнер.

За столом с детскими книжками сидел уже хорошо знакомый мне человек из охраны немецкого посла, но по обтрепанным карманам пиджака в нем нетрудно было опознать одного из «секретных агентов», я не удержался и сделал ему весьма некомпетентное замечание:

— У нас ведь тут сугубо гражданское мероприятие!

Тогда он взял меня за руку, подвел к двери и показал на дворника, невозмутимо орудовавшего метлой:

— Видите вот этого? Он — один из наших!

Потом показал на полуголого юношу, который пил на улице воду из колонки.

— Этот тоже наш!

На любовную парочку, усиленно занятую друг другом.

— И эти двое наши!

На шофера в ливрее, усердно протиравшего стекла лимузина своего хозяина.

— Наш!

На отца семейства, выгуливавшего собачку, на двух женщин, оживленно беседовавших друг с другом, на мужчину, который задумчиво смотрел с пешеходного моста на непрерывный уличный поток, на трех юношей, очевидно, рассказывавших друг другу анекдоты, на стекольщика, который в столь поздний час невозмутимо надраивал окна, на нищего — певца с гитарой, на двух мулатов, поджидавших «фраеров», на великана-негра, отбивавшего дробь на нефтяной бочке.