Воспоминания розы

– Ты пойдешь с нами. У нас есть комнаты в небольшом отеле. Нас пятеро, с тобой будет шестеро. Женщинам предоставляются кровати, мужчины спят на полу.

Я пошла за ними как зверек, который наконец-то нашел пещеру, где можно укрыться. Мы пересекли двор, потому что комнаты располагались в мансардах: без простыней, без воды – комнаты для прислуги.

Придя в себя от пережитого, я предложила им:

– Я отвезу вас в свой дом в деревне, недалеко от По.

– Как, у тебя есть дом недалеко от По? Настоящий дом? В деревне? Это было бы слишком прекрасно, ты шутишь?

– Нет, вовсе нет. Сегодня я получила первое известие от своего мужа. Я побежала в гараж, где оставила машину, чтобы спрятать там свое сокровище – его письмо. И, представьте себе, обнаружила, что у меня есть еще десять литров бензина. Машинка у меня маленькая, десяти литров хватает на сто километров. Я поехала за город, туда, где жили мои знакомые, греческая семья. Их служанка убеждала меня: «Почему бы вам не поселиться в деревне?» Я ответила, что мне негде. Ее родители, предположила она, могли бы сдать мне Кастель-Наполи, большой дом на ферме, старинное здание, окруженное огромными колодцами с питьевой водой и смоковницами. Я поехала к ее отцу и за тысячу франков в месяц сняла этот дом, чтобы у Тонио был угол, где отдохнуть, когда он вернется. Я отвезу вас туда завтра.

– Не завтра. Сейчас же! Нам надоело спать на полу, – вскричали мои друзья.

Словно пехотный взвод, они мгновенно собрали сумки и сели в свою машину. Как военные, получившие боевые ранения, они имели право на некоторое количество бензина. Мы, можно сказать, взяли приступом Кастель-Наполи, каждый захватил себе комнату, и на огромной ферме началась почти семейная жизнь. Иногда в доме появлялись солдаты, которых перебрасывали из Африки в Англию, они приносили последние новости.

Мое ожидание на почте сократилось, потому что военные проходили в первую очередь. Но больше ни весточки от Тонио.

В кафе один из летчиков сообщил, что Тонио уже вернулся во Францию. Думаю, что с того дня я словно оглохла. Как он мог не предупредить меня? Это невозможно. Я получила письмо, мое письмо, его последнее любовное письмо. Письмо верности. Он клялся мне, что вернется живой, что больше никогда меня не покинет…

Я только что провела три удивительно спокойных месяца в окружении друзей-военных. Один из них, зная о моих страданиях, и сам чуть не плакал. Красавец капитан не понял, какую боль он причинил мне и что вызывало у меня такое потрясение и бурный поток слез. Майор расспрашивал его о демобилизации моего мужа, и тот ему все рассказал. И даже добавил, что он слышал, как Тонио говорил, что собирается поехать к своей семье в Агей.

Я была в отчаянии. Я с трудом вставала с постели, меня била дрожь. Ноги у меня подкашивались, словно у животного, умирающего в поле. Только смерть могла избавить меня от этой лихорадки ожидания.

* * *

Через несколько дней я получила телеграмму от мужа, в которой он назначал мне свидание в гостинице «Центральная» в По. На это свидание я пришла как сомнамбула. С того момента, как я получила телеграмму, друзья следили за каждым моим движением. Мое свидание было их свиданием. Они сели в кружок на кухне фермы и умоляли меня поскорее вернуться вместе с Тонио.

На ферме Наполи не оказалось ни одного зеркала, я не могла даже посмотреть на себя. Друзья сыграли для меня роль зеркал, давая советы по поводу моего нехитрого наряда, пообносившегося после бегства из Парижа. Женщины одолжили мне платочек, расческу, брошь и даже жемчужное ожерелье.

Когда я пришла в гостиницу «Центральная», мне передали просьбу мужа подняться в номер 70. Слуга осмотрел меня с головы до ног и провел к двери. Я тихонько постучала. Хриплый голос заорал: «Войдите». Слуга вздрогнул и попятился, повторяя:

– Входите, входите!

Мне никак не удавалось повернуть ручку. Снова раздался голос Тонио:

– Я уже лег, поверните ручку вправо и входите же наконец.

Он действительно лежал в постели.

– Я выключил свет. Я уже засыпаю. Если хочешь, зажги лампу слева у двери.

– Нет, мне не нужен свет, – ответила я.

Я не видела его со времени нашей разлуки в Ла-Фейре. Он лежал с очень бледным лицом, наполовину скрытым подушкой, глаза прикрыты.

Я хотела его поцеловать. Я мечтала стиснуть его в объятиях, рассказать ему, как я ждала его, как я его люблю… Он закрыл глаза и пробормотал:

– Как же я хочу спать!

Тогда я начала медленно раздеваться. Тонио внезапно сел на кровати и остановил меня тем же хриплым голосом:

– Нет, нет, не стоит. Уже час ночи. А мне в три вставать. Мне надо успеть на поезд. Я возвращаюсь в Агей. Так что, дорогая…

– То есть мне едва хватит времени, чтобы зайти за вещами на ферму Наполи? – наивно спросила я.

– Нет, потом я еду в Виши. Когда вернусь, я посвящу вам больше времени. Самое благоразумное, что вы можете сделать, это сейчас же вернуться к вашим друзьям.

Слабым голосом я объяснила ему, что в это время невозможно найти такси, что идти пешком до фермы – это полчаса через поля, и дорога абсолютно темная.

– Послушайте, – серьезно начал Тонио. – Я действительно советую вам вернуться.

Мое сердце сжалось, все пламя разом превратилось в пепел. У меня не осталось больше ничего. Я закрыла глаза. Я не знала, кричать мне или плакать. У меня в сумочке лежало его последнее любовное письмо, где он говорил, что никогда больше не покинет меня… Я вынула его, перечитала и положила ему на подушку. Тонио посмотрел на письмо и не сделал ничего, чтобы удержать меня, когда я уходила в ночь, на темную дорогу, ведущую на ферму Наполи…

Мои друзья так и сидели кружком перед камином. Я вернулась как побитая собака. Ни слез, ни надежды не отражалось на моем лице. Что-то развалилось, сломалось внутри меня, и это выражалось в безостановочном покачивании головой слева направо, словно у человека, страдающего тиком, который постоянно мотает головой: «Нет, нет, нет, нет».

Я снова увидела Тонио. Видела ли я его на самом деле? Это невозможно. «Нет, нет», – качала я головой. Я подошла к огню, даже не посмотрев на лица друзей, обеспокоенных этим тиком, который постепенно усиливался.

Наконец я смогла тихо выговорить:

– Нет, нет.

– Что? Что – «нет»? Расскажи нам, Консуэло, что с тобой произошло? Ты видела своего мужа?

– Нет, да, нет, нет.

– Ты сошла с ума? – настаивал майор. – Ты нас пугаешь, объясни, что произошло.

– Нечего объяснять. Я не знаю, я видела его всего несколько минут. Он сказал мне, что хочет спать, чтобы я возвращалась домой, что когда-нибудь он приедет повидаться со мной. Мы даже не прикоснулись друг к другу.

Произнеся эту фразу, я наконец смогла расплакаться в объятиях майора.

– Ладно, ладно, представь себе, что ты его вообще не видела. Вот, выпей стакан виски.

Это оказалась та самая бутылка, которую я выпросила у маркиза де Гатальмина для Тонио. Майор обнаружил ее, хотя я спрятала бутылку, написав на этикетке «Для Тонио».

Он нашел ее и разлил на всех. Но так было даже лучше. Мои нервы не выдержали, и я начала громко смеяться. У женщин, которые безуспешно пытались меня успокоить, тоже начался приступ сумасшедшего хохота. Разожгли огонь, и поздно ночью капитан, награжденный орденом Почетного легиона, все еще распевал: «Он вернется на Пасху или на Троицу!»

Я не двинулась из своего кресла, и пиренейское солнце застало меня сидящей у огня и пытающейся понять тайны человеческого сердца. За мной присматривал майор. Время от времени он подбрасывал полено в огонь, ворошил угли, несколько раз, ни слова не говоря, погладил меня по волосам. Утром он заставил меня выпить чашку кофе. В горле у меня пересохло, я любила этот запах кофе с молоком, я смотрела на лицо майора, он казался мне добрым и красивым. Он протянул мне дымящуюся чашку из белого фаянса. Я медленно поднялась, и он произнес:

– Если ты любишь меня, поцелуй меня, мы поженимся, и я никогда тебя не брошу.