В поисках советского золота

Не хуже других подойдет маленький простой пример, как самых занятых и подготовленных инженеров засасывает болото рутины и донимает политический контроль. Я имею в виду постоянно надоедающих якобы изобретателей, чокнутых, которые уверены, что сделали невероятное техническое открытие; таких типов в России больше, чем где бы то ни было. Они требуют и обычно получают доступ к главному инженеру предприятия или треста, поскольку подчиненные боятся принять на себя ответственность и забраковать их измышления, пусть даже очевидно бесполезные.

Я работал главным инженером не только в головной конторе, но и в некоторых филиалах «Главзолота», и мне постоянно докучал поток этих чудаков. Если им не уделялось внимание, немедленно и конкретно, они бежали к какому-нибудь коммунистическому политику жаловаться, что «бюрократы» их игнорируют. Коммунисты, как все прочие политики, всегда встают в позу защитников народа от бюрократов, и могут доставить кучу хлопот инженерам или управляющим при системе, в которой все контролируют политики.

Чтобы спасти хоть часть времени от «изобретателей», советские главные инженеры выработали приемы увертки. Когда подается любое предложение, главный немедленно назначает комиссию для его изучения, даже если с первого взгляда видно, что пользы не будет. Я знал этот трюк, и когда работал в Москве, прибегнул к нему, чтобы избавиться от особо настойчивого «изобретателя». Созвав комиссию, я защитился от обвинений политиков, что игнорирую потенциальных гениев.

В том случае, который я описываю, члены комиссии не меньше моего опасались попасть в черные книги к политикам, так что они составили отчет со многими «если» и «но», подбавив «с одной стороны» и «с другой стороны». Поскольку «изобретение» было настолько очевидно бесполезным, что студент-первокурсник мог бы сразу сказать, почему оно не сработает, я решил пошутить над комиссией. Я им отослал краткий меморандум: как я понял из их отчета, они рекомендуют протестировать устройство, что обойдется, по моим подсчетам, в тридцать тысяч рублей. На основе их отчета я прикажу провести испытание, с тем условием, что если приспособление окажется бесполезным, затраты на испытание пойдут из кармана инженеров, рекомендовавшись тестирование.

Через пятнадцать минут после отправки меморандума, один инженер из комиссии попросил его принять, что я и сделал с совершенно серьезным видом. Он запинался и мямлил какое-то время, а потом сказал, что посоветовался с другими членами комиссии, и они решили еще раз отредактировать отчет. Бумаги вернули, и еще до конца рабочего дня мне передали новый отчет, объявляющий приспособление бесполезным, с рекомендацией от него отказаться. Я одобрил рекомендацию, и в данном случае политических последствий не было.

Я никогда не работал в государственных организациях в других странах, кроме России, так что не могу сравнить советские и прочие государственные предприятия. Мне приходилось слышать, что негибкость, характерная для советской промышленности, встречается на государственных предприятиях других стран. В России, конечно, вся индустрия государственная, и система, вне всякого сомнения, подавляет инициативу. Безопаснее не рисковать, а вести себя как можно тише, не привлекая ничьего внимания. Это особенно верно для России, потому что инженеров там часто обвиняют во «вредительстве», и отправляют в тюрьму или даже расстреливают, если находят виновными.

Я знаю об одном случае, когда русский, работавший переводчиком у иностранного инженера, искал другую работу после отъезда инженера из России. Один мой друг, который хорошо знал того русского, встретил его однажды и спросил, как дела. Тот ответил, что работает мелким служащим. Мой друг сказал:

— Для вас это слишком незначительно. Вы можете рассчитывать на что-нибудь получше!

— Да, — согласился русский. — Мне предложили хорошую работу в руководстве деревообрабатывающего треста, с зарплатой в три раза выше, чем сейчас получаю. Но я решил не рисковать.

— Почему нет? — спросил мой друг.

— Ответственность уж очень велика, — отвечал русский. — Последнее время дела в деревообрабатывающей отрасли неважные, и если что-то случится в тресте, по моей вине либо нет, отвечать придется мне. А у меня положение особенно сложное, потому что я работал с иностранцами. Полиция всегда ищет самого очевидного подозреваемого, а кто очевиднее человека, работавшего с иностранцами?

Я знавал русского инженера, который работал на городской электростанции. Несколько лет он провел в конторе, выполняя рутинную работу, а затем ему предложили должность главного инженера электростанции. Он не только отказался от повышения, но вообще уволился и нашел работу в совершенно другой области, далекой от его специальности. Когда его спросили, почему, он ответил: «Прими я повышение, я бы отвечал за все, что пошло не так на электростанции, с риском расстрела или тюремного срока. А откажись я от повышения, полиция сочла бы и это подозрительным, так что я бросил и станцию, и инженерную профессию, лишь бы меня оставили в покое».

Опыт подсказывает, что это не одиночные примеры. Только исключительно смелые и самоуверенные люди готовы целиком и полностью принять на себя ответственность в советской индустрии. Власти загнали себя в безвыходное положение. Они должны строго наказывать вредителей, чтобы отбить у них охоту саботировать. С другой стороны, они отбивают охоту работать у честных людей, держа их под страхом наказания.

Когда я прибыл в Россию в 1928 году, страна только что прошла через очередную из многочисленных чисток, и под особенным подозрением были инженеры. Потом, начиная с 1933 года, положение заметно улучшилось, и я мог отдавать приказы на руднике или плавильном заводе с уверенностью, что их выполнят. Но когда обнаружили большой анти-сталинский заговор в 1936 году, начался еще худший террор, чем раньше, и особенно пострадала индустрия, потому что заговорщики признались, что занимались вредительством в нескольких отраслях промышленности.

При шуме и волнениях, сопровождавших последнюю чистку, которая еще не закончилась, когда я покидал Россию в августе 1937 года, условия вернулись к тому, что было десять лет назад, и дух инициативы, который начал было развиваться среди руководящего состава, опять был подавлен. Не смею предсказывать, что может произойти в будущем, но уверен по собственному опыту, что на восстановление после волны казней и арестов потребуется несколько лет.

Один русский знакомый, по наивности решивший, будто я сочувствую коммунистам, раз работаю в России, как-то задал мне вопрос, почему я не стал советским гражданином. Я ответил: «А вы знаете, что американское гражданство составляет 95 процентов моей ценности для советской промышленности? Поскольку я американец, то не обязан поступать так же, как советские инженеры, отчего у них эффективность составляет лишь малую часть от потенциальной».

Коммунистические политики, управляющие Россией, настаивают, чтобы инженеры, как и все прочие, принимали активное участие в политической жизни страны. Мои русские сотрудники должны были тратить каждый день несколько часов на дела, не связанные с производством. Часто они теряли столько времени на митингах, парадах и всяческих говорильнях, что работать как следует не могли. Как все политики, коммунисты придают чрезмерное значение речам. Инженеров винят, если они пренебрегают этими посторонними вещами, и тут же винят, что работа идет недостаточно хорошо.

От советских инженеров требуют проводить весь долгий рабочий день на своей работе. Требуют следить за последними техническими улучшениями в их области. Требуют посещать бесконечные политические митинги и говорить рабочим речи, когда попросят. Также требуют изучать коммунистические теории, особенно если они члены партии, и надо сказать, довольно трудно не отстать от теорий, которые могут сильно измениться практически за один день. Если им не удается все это, вместе взятое, они могут потерять работу, а может быть, и свободу. Я снимаю шляпу перед каждым человеком, который умудряется из года в год хорошо работать в таких условиях. Неудивительно, что среди советских инженеров и управляющих так часто встречаются нервные расстройства.