Знамя над рейхстагом

Не меньше доставалось и политработникам. Находясь в людской гуще, они подбадривали усталых, следили, что-, бы на привалах все отдохнули и получили пищу; тех, кто не может двигаться, определяли на повозки или сани. На привалах они старались обеспечить людей свежими газетами, вручали им листовки-молнии, посвященные солдатам, показывавшим пример выдержки и дисциплинированности. Как бы ни были измотаны бойцы, они не упускали возможности послушать офицера, читающего сводку Совинформбюро или рассказывающего о положении на фронте.

Кончался привал, и люди, казалось бы изнуренные вконец, находили в себе силы, чтобы подняться и снова штурмовать гудящую стену ветра и снега. Согнутые, натруженные фигуры пробивались сквозь снежную лавину во имя долга, повелевавшего в срок прибыть к месту назначения и изготовиться к бою. А то, что нас вскоре ожидают нелегкие бои, понимал каждый.

Правое крыло фронта, во втором эшелоне которого мы продвигались, встречало особенно сильное сопротивление врага. Противник предпринимал отчаянные усилия, чтобы сдержать наступление советских войск, не дать им выйти к Одеру. К 26 января гитлеровское командование произвело реорганизацию, которая, по его мнению, должна была способствовать стабилизации фронта. Группа армий "А" преобразовывалась в группу армий "Центр". А к северо-западу от нас, в Померании, создавалась группа армий "Висла"...

Так шли мы навстречу боям. И вдруг 1 февраля наступила оттепель. Полил дождь. На полях обнажилась черная вязкая земля. Дороги превратились в реки. Лошади окончательно выбились из сил. Бойцы сами впрягались в сани и повозки. Испытание достигло своего предела. Но 2 февраля наступил конец нашим мучениям. Завершив почти 500-километровый марш, мы вошли в небольшой городок Фандсбург, расположенный у старой немецко-польской границы.

Городок этот стал местом, где дивизия могла, что называется, отдышаться. Подтягивались тылы. Приводилось в порядок обмундирование. Чинилась обувь. Люди мылись в бане, отсыпались. И всех нас не покидало чувство: скоро и наш черед, скоро и нам в бой, в наступление. Ведь еще 31 января около города Кенитца был форсирован Одер и на левом его берегу появился наш первый небольшой плацдарм. А к 3 февраля таких плацдармов было уже несколько. Войска 1-го Белорусского широким фронтом вышли к реке.

Но, вопреки нашему ожиданию, темпы наступления снизились. Впрочем, если вдуматься, ничего удивительного в том не было. Слишком уж далеко вперед вырвались головные армии фронта, слишком большое расстояние отделяло их от тылов и баз снабжения, слишком растянулись коммуникации. Требовалось закрепиться на занятых рубежах, покончить со многими очагами сопротивления фашистов, оставшимися в нашем тылу и оттягивавшими на себя немалые силы.

5 февраля дивизия получила приказ строить оборону.

Такова уж трудная доля матушки-пехоты. Приходишь на новое место, получаешь приказ на оборону и начинаешь врываться в землю - так, будто оборона эта на века. Но пролетает несколько дней - еще не настланы все накаты, еще не оборудованы все огневые позиции и блиндажи, а уже пришел новый приказ, и войско снимается с места, с сожалением глядя на плоды своего оказавшегося напрасным труда. А потом снова стоянка, и снова вручную люди переворачивают горы земли. И хоть чувствуешь порой, даже знаешь почти наверняка: долго мы здесь не задержимся, а никаких скидок, никаких послаблений - все делается самым основательным образом. Иначе нельзя. На войне ведь между "наверняка" и "почти наверняка" - дистанция огромного размера.

Задача перед нами ставилась нелегкая: за три дня подготовить жесткую оборону, создав систему ротных и батальонных опорных пунктов. Начиналась линия обороны у западных окраин города и шла на северо-восток. В мерзлой, так и не прогревшейся за время оттепели земле предстояло выкопать траншеи, огневые позиции для орудий, минометов и пулеметов, оборудовать землянки и блиндажи. Лопат, кирок, топоров и другого шанцевого инструмента не хватало. Работа двигалась медленно. А через день вновь началось потепление. Но от этого не стало легче. Земля под ногами расползалась. Полевые дороги стали непроезжими, даже пешком по ним удавалось пробираться с трудом. Траншеи наполнялись водой, их стенки обваливались.

И все-таки, как оно часто бывает, задача, казавшаяся поначалу невыполнимой, была решена в срок. Все теперь было готово для боя. Но принять бой на этом рубеже нам так и не пришлось. Едва закончилось строительство выстраданной нами обороны, поступил новый приказ: передислоцироваться в район немецкого города Флатова, находящегося в 32 километрах к западу от нас. Мы снялись с необжитого еще места.

В полном боевом порядке, выставив походные заставы и охранение, полки двинулись по шоссе, ведущему на Флатов. Поблескивал влажный асфальт. С полей почти совсем сошел снег. И уже пахло приближающейся весной. Вдоль дороги чернели стволы яблонь и лип. Справа и слева виднелись большие прямоугольники полей, разделенные живыми изгородями из деревьев. Попадались небольшие леса, но не наши, не такие, как в России или даже в Прибалтике, деревца в них стояли ровными шеренгами, словно на параде. К каждому хуторку, красневшему где-нибудь вдали кирпичными строениями, вела асфальтированная дорога. По богатой мы шли земле.

И хоть шоссе порядком пострадало от танковых гусениц, хотя оставили на нем свои следы снаряды и бомбы, до Флатова мы добрались быстро. Полки расположились, не доходя до него, а штаб дивизии обосновался на восточной окраине аккуратного городка. Преобладали в нем чистенькие коттеджи, в основном пустые, покинутые жителями. Обитатели их сбежали на запад. Одни из них имели серьезные основания для того, чтобы не желать встречи с Красной Армией. Другие были напуганы гитлеровской пропагандой, неутомимой в своих россказнях о "зверствах русских". Об этом кричало геббельсовское радио, газеты и журналы. В иллюстрациях, "подтверждающих" зверства, у фашистов не было недостатка: снимков, сделанных у себя в лагерях, хватало с лихвой. Требовалась лишь совсем небольшая ретушь.

Оставшиеся в городе немцы старались не попадаться нам на глаза. А те, кто попадался, имели вид, запуганный до крайности. И политотдел дивизии усилил работу, цель которой была в том, чтобы довести до сознания каждого бойца мысль: за развязывание подлой войны, за зверства и грабежи на нашей земле отвечают фашистские главари и их приспешники, но отнюдь не мирное население немецких городов и сел. Необходимость в такой работе была велика: у многих, очень многих зияли сердечные раны, вызванные потерей близких, надругательствами над родными, разоренными и сожженными домами. Гитлеровцы убивали ни в чем не повинных родителей, жен и детей наших бойцов. А тут перед нами были родители, жены и дети неприятельских солдат, да еще в целехоньком, неразрушенном городе (фашисты не применяли на своей территории зверскую тактику "выжженной земли"). И слепое чувство мести - око за око, зуб за зуб - могло вырваться из-под контроля, если б не велась серьезная, каждодневная политическая работа.

Эта работа была деликатной и тонкой, требующей и умения, и такта. Три с лишним года разжигалась у людей ненависть к врагу, ненависть, обретавшая силу грозного оружия. А врагом был немец - тогда с этим коротким словом отождествлялся всякий неприятельский солдат, вторгшийся на нашу землю с оружием в руках, всякий захватчик, которого нужно было уничтожить, чтобы спасти себя и свою страну.

Теперь мы ступили на вражескую землю. Немцы были вокруг нас. Разные немцы. И ненависть нужно было дифференцировать, направить се по строго определенному руслу. Одно дело - фашисты, приверженцы гитлеровского режима. И совсем другое - женщины, дети и старики, с которыми чаще всего приходилось вступать в контакт. Они не были нашими врагами. И понимание этого приходило к солдатам не только под влиянием бесед, докладов и газетных статей. Для этого им порой было достаточно увидеть голодного старика или встретить испуганный взгляд ребенка. У воспитанных советским обществом людей никогда не гасло чувство человечности. И сердце у них было отходчивое.