Неподдающиеся

Он улыбнулся.

— Вас не очень… А Изабелла с вами?!

Вот и вся моя популярность. Правда, лапку или свечку дали…

В те годы мхатовцы, да и многие старые актеры были поразительно политически невежественны.

Скажем, например, Александра Александровна Яблочкина, которая числилась председательницей Всесоюзного Театрального Объединения (ВТО).

Была годовщина Октябрьской революции. В президиуме я сел рядышком с ней (мало ли что подсказать, если чего…). Она встала и говорит:

— Дорогие товарищи! Сегодня, в день славной Великой Октябрьской Социалистической… (она запнулась. Я ей подсказываю: «революции!»). Она отмахнулась: — Я знаю! — И говорит: — Республики!..

Такая наивность была не только в этом… Мы показывали «Вампуку» для народных Советского Союза (число их в ту пору было значительно меньше, нежели сейчас!..). В первом ряду сидела Александра Александровна. Я был рядом с ней. Вампуку пела Лидочка Петкер, жена Бориса. Они стоят на сцене и поют:

— Бежим, бежим! — продолжая стоять.

Александра Александровна наклоняется ко мне.

— Странно: говорят «бежим», а не двигаются с места?!

Или, например, делали скетч «Сверхметкие стрелки»: сцена дуэли Онегина и Ленского. Ленский — Козловский, Онегин — Петя Селиванов, а свидетель — Володька Канделаки с наклеенным здоровенным носом.

Я сижу рядом с Яблочкиной. Ну, и вот:

«Куда, куда вы удалились?..» — Идет сцена дуэли. — «Хоть человек он неизвестный, но уж конечно малый честный».

В общем, Канделаки командует: «Сходитесь!» Раздаются два выстрела, и падает «мертвым» Канделаки.

— Это неправильно! — сердито сказала мне Александра Александровна. — Ведь убили же Ленского!

Я заехал за Александрой Александровной Яблочкиной, чтобы отвезти ее в ВТО на юбилейный вечер.

Проезжая мимо Театра Оперетты, наш шофер что-то нарушил и был остановлен милиционером, который подошел и потребовал документы. Но Александра Александровна обратилась к нему со следующими словами:

— Я — народная артистка Яблочкина и спешу на концерт, так что не задерживайте нас, пожалуйста, уважаемый товарищ городовой!

Растерявшийся милиционер отдал честь, и мы поехали дальше…

Клуб мастеров искусств в Старопименовском переулке…

Помню, как однажды присутствовали там Константин Сергеевич Станиславский и Владимир Иванович Немирович-Данченко. Они сидели в первом ряду. Я — во втором, за ними. Надо сказать, что Константин Сергеевич не знал почти никого из деятелей других театров. Мимо них прошла актриса и поклонилась. Оба старика ответили на ее поклон. Потом Константин Сергеевич спросил у своего коллеги:

— Кто э-эта милая дама?

— Клавдия Новикова — премьерша Театра Оперетты, — с некоторым раздражением ответил Владимир Иванович, ибо уже в четвертый раз объяснял своему великому соседу имена и фамилии тех, кто с ними здоровался.

В проходе появился мужчина с очень черной бородой и усами. Он также тепло поприветствовал двух корифеев и прошел дальше.

— А это кто? — вновь спросил Станиславский.

— Надо все-таки знать своих коллег! — нервно поглаживая бороду, ответил Немирович. — Это — Донатов! Режиссер Оперетты.

Станиславский усмехнулся и, наклонившись к соседу, тихо промолвил:

— Что вы говорите глупости, Владимир Иванович! Режиссер не может быть с бородой!..

В Москву из Ленинграда приехала для работы в Театре Сатиры известная молодая актриса Капитолина Пугачева. Мы — ее друзья — звали Пугачеву Капой.

Первое выступление Капы в Театре Сатиры окончилось триумфально, и она сразу стала московской знаменитостью.

Через несколько дней Капа выразила горячее желание: познакомиться с Константином Сергеевичем Станиславским… Мы придумали способ, и Капа согласилась.

Константин Сергеевич жил в Леонтьевском переулке на втором этаже небольшого особняка. Его балкон выходил во двор. Константин Сергеевич имел привычку после обеда отдыхать в кресле на этом балконе.

И вот однажды во дворе появилась красивая молодая девушка, оригинально одетая — не то украинка, не то цыганка. Она спела под балконом три песни.

К ней спустился камердинер Станиславского — почтенный человек — и предложил деньги за ее работу.

Капа (а это была она) отказалась, пояснив:

— Я не уличная певица, а артистка Театра Сатиры. Спела я Константину Сергеевичу в знак глубокого к нему уважения и прошу его посетить спектакль, в котором я принимаю участие:

Камердинер ответил:

— Ничего не получится! Мы с Константином Сергеевичем в баню и Сатиру не ходим!

Будучи журналистом, я пришел к Ивану Михайловичу Москвину брать у него интервью.

Ожидая выхода великого артиста, я услышал, как его старая горничная в коридоре говорит хозяину:

— Вот все кричал: «Старая жопа! Старая жопа!» А запонки-то на комоде лежали!

Актер МХАТа Александр Леонидович Вишневский обожал рассказывать анекдоты. Но не всегда точно передавал их смысл. Вспоминаю, как Вишневский сообщил мне следующее:

— Встречаются два еврея. Один спрашивает у другого: «Это Малая Дмитровка?» Тот отвечает: «Нет. Большая».

И еще:

— Еврей приходит в гости, а хозяев нет дома. В гостиной на столе лежали золотые часы. Еврей посмотрел на них и сказал: «Двенадцать часов». Взял, положил их в карман и ушел.

Прослушав эти «анекдоты», я сказал Вишневскому:

— По-моему — не смешно…

— Да, вы правы. Но это оттого, что у меня нет еврейского акцента.

— А кто их вам рассказал?

— Борис Самойлович Борисов.

Вечером в Литературно-художественном кружке я встретил Борисова и поинтересовался: в чем юмор этих анекдотов?

Борисов улыбнулся и ответил:

— Юмор вот в чем. Первый анекдот рассказывается так: «Один еврей спрашивает другого: “Это Большая Дмитровка?” И тот отвечает: “Порядочная…”»

А второй: «Еврей приходит в дом, где нет хозяев. Видит на столе часы. Прикладывает их к уху: “Идете? Так пойдем вместе!” Кладет их в карман и уходит».

Вишневский же всякий раз был убежден, что «юмор» в еврейском акценте!

Один из великих артистов, не хочу тревожить его имени, настолько «перебрал», что допился до белой горячки. У него начались галлюцинации.

После длительного лечения он, наконец, вновь появился в Клубе.

Мы играли с ним на бильярде. Он стоял лицом к открытой двери и вдруг закричал:

— Там лев!!!

Все поняли, что к бедняге вернулось безумие.

— Где лев?! — закричал я, стремясь его отрезвить.

— В раздевалке!

Чтобы убедить нашего друга, что «лев» — результат его воображения, мы взяли великого артиста под руки и повели в раздевалку. И увидели, что там сидит… живой лев!

Рядом с животным стоял укротитель Борис Эдер, который привел своего питомца, чтобы выступить с ним в Клубе.

На другом конце города — в бывшем особняке графини Олсуфьевой на Поварской улице — стал действовать Клуб писателей. Принимали туда с большим разбором. Помещался он в самом особняке. Конечно, еще не было большого зала, который сейчас выходит на Большую Никитскую, не было теперешних новых помещений. В писательский Клуб приходили наши коллеги из Клуба мастеров искусств. Мы обменивались программами. Действовал Дом печати, в котором была великолепная «живая газета». Артистическая Москва жила большой вечерней и ночной жизнью. Мы видели и знали друг друга, и это способствовало тому, что каждый из нас был всегда рад оказать помощь любому начинанию, если начинание было связано с искусством, если в нем имелась хорошая литературная основа.

Не стану пересказывать, что происходило на сценах творческих клубов, но поверьте мне: это были жизнерадостные, полные юмора и сатиры, талантливые произведения!