Я видела детство и юность XX века

Идет дождь. Хочется писать хорошее, большое.

Мои дела на завтра: дозвониться по делу комнаты Хацревиной, в наркомат авиапромышленности, зарегистрировать стандартную справку, взять справку для военкомата, обед в Литфонде, в 2 часа у мамы, отдать деньги Софе. Кончить записки медсестры.

Тема принес кофе. Ночь. Одна и одна.

У меня все очень плохо. На фронте хорошо. Илья там.

Вчера приехала Ара [117]. Грустная и замученная. Живет в кабинете.

Бои в районе Ростова, Цымлянской.

Утром ездила в «Красный богатырь». Взяла материал об усыновлении. Бальтерманц пробует найти управление партизанами, чтобы узнать о Боре.

Сводка: ожесточенные бои. Ростов, Цымлянская, Новочеркасск, Воронеж. Значит — сданы. Приехал Бальтерманц. Его куда-то перебрасывают. «Танковый бой — рыцарский поединок» (как будто он видел такой поединок!). «Поле после Р. С. [118]» — сожженные заживо экипажи. Пехота отступила, но нечаянно оказалась полезной, т. к. бежала туда, где находились немцы. А те решили: «Ну и маневренность!» — и бежали. Операция удалась. Правда, танковый корпус полностью погиб. Танкисты не думают о смерти. Большая часть сгорает.

Плохо на юге. Укрепились на южном берегу Дона.

Введены новые ордена: «Суворова», «Кутузова», «Ал. Невского». Как будто орденами можно победить? Англия молчит, даже бомбят мало.

Были Рая и Нина. Даже они стареют на моих глазах, «не жильцы на этом свете». Устала я. Мне 31 год — богатое прошлое и никакого будущего. В этой чудовищной жизни была хоть большая любовь.

Все высекают огонь по-первобытному.

Хлопоты о карточке Илье.

Бальтерманц уезжает в Воронеж.

На Арбатском рынке: изобилие овощей и цветов. 14 р. стакан ягод, 65 р. картошка, 10 р. гриб, 20 р. молоко и т. д. Много людей покупают, но по маленькому количеству.

У Ильи Савы. Вечером была Овалова. Прожила трудную зиму: арест мужа, в нетопленом доме одна с сыном, пишет почему-то о патриархах, выглядит великолепно, упоена собой. Дура.

Всех иждивенцев берут на лесозаготовки. Люба пошла объясняться насчет трудфронта: извинились, что побеспокоили.

Двигаются на Кавказе.

Была в ЦПКО [119]. Цветы, желтые дорожки, все убрано, но пусто. Иногда попадаются бойцы и дети. Перекупила мороженое за 5 рублей. Обедала с Савами. Уголек болеет. Нину не берут на лесозаготовки, но взяли мою машинистку. Меня не хотят отпускать с работы, а это был бы выход. Спокойной ночи, мой родной.

Нина Габрилович стрелялась: мимо. Как люди думают о романах! А сколько разводятся: Габович, Катаев, Хейфиц.

Сводка: Сальск и Кунцевская. Продолжаем отступать. О втором фронте ничего.

Илья звонил Боеву насчет Бори — безразличие. Натирала пол в передней… Ездила к приемной матери.

У Ильи — Уманский [120], — мрачный.

Стирала. Голова совсем перестала работать.

Завтра еду в Пушкино. Потом к маме, это очень тяжело.

Люба готовится к приему французских генералов: попросила у Али сумочку! Ежемесячное прикрепление хлеба и продкарточек.

Все пишут на тему Сталинского приказа [121]. Одобряют его. А в домах возмущаются жестокостью. Сегодня папа сообщил Илье, что через группком я добилась лесозаготовок, но Илья не хочет и сказал, что все это поломает. А жаль — это бы разрешило часть моих проблем.

Была в Тушино и Заветах. У наших там дача. Неестественная тишина. Собирала землянику для Ильи.

Была тревога. Сидела в подъезде. Потом со свечой лежала дома. Уголек в ногах.

Объяснение в СП [122] — почему Бори нет в списке: это список семей, о которых будет заботиться СП, а о нас — «Красная звезда». Я-то дура, надеялась, что это значит другое.

Сводка прежняя.

Видела женщину с медальоном, на котором еврейская звезда и еврейская надпись. Молодая.

Была на «Красном богатыре».

Сводка: Котельниково. Это обход Сталинграда с юга. Двигаются. Где второй фронт?

Кончилась моя работа на радио. Марти [123] хочет одних французов. Я огорчена. Мне необходима работа и много.

Еду в Пушкино к детям.

В электричке испанские летчики. Лица усталые, но веселые, орут, взрослые дети. Рассматривают фотографии наших самолетов.

Леву [124] отправляют во фронтовую газету. Софа звонила умирающим голосом.

Слухи, что мы наступаем на Северном фронте, будто взяли Ржев, но только слухи. На юге плохо.

Сводка: район Армавира. По слухам, наши наступают на Западном фронте и на юге от Воронежа. Последнее может спасти Юг, по мнению Ильи. Положение серьезное. Была у Софы. Лева как будто остается в «Известиях», демобилизуется.

Таня опять сошлась с мужем — фокусы-мокусы.

Вчера была у Тани Литвиновой [125], роскошная запущенная квартира. Масса очарования и в квартире, и в Тане. Привезла мне кофе.

С Марти у меня драма. А надо работать. Сегодня лезла на стенку от внутреннего возмущения.

Завтра иду к зенитчицам для испанского радио.

Стригла Уголька.

Ромка неисправимый оптимист — пишет, что ты жив. А я другого не могу себе представить.

Хотела бы взять ребенка, но куда и кто с ним будет?

В группкоме выдали бумагу, ленту для пишмашинки. И все всё хватают впрок.

Боюсь, что не будет табака.

Сводка: Армавир, на самом деле — Майкоп и Краснодар.

Черчилль в Москве. Слава богу!

Марти таки выпер меня с радио.

У Ильи — Шапиро и Шампенуа [126] в смятении.

Англичане посадили Ганди [127].

По радио было объявлено, что прибывает поезд из Белоруссии, который везет детей-сирот из освобожденных районов. Говорят, что этот поезд встречали сотни женщин, большая часть работавших на заводе «Красный богатырь». Детей отвезли в приемник, они почти все были усыновлены. По поручению сценарной студии я собрала материал об этих детях. Семилетняя Валя Воротникова рассказала мне: «Мы из Дедовска. Немцы загнали нас в яму, которую до этого мы сами рыли. Нас было: папа, мама, Толя — ему четыре года, Лида — два годика, а еще грудной Валерик. Мама еду взяла, а пеленки забыла. Валерик начал подпревать. Мать послала папу за пеленками. Они у нас на дворе сушились. Только он вышел, пулемет застрелял. Мама бросила мне Валерика и тоже побежала. Потом нашли ее мертвой. А папа лежал убитый на улице. Сидели мы в яме вчетвером. Потом согнали всех в сарай, а оттуда велели идти по большаку. И разделили — одних в сторону леса, других — направо. Мы отстали. На нас никто внимания не обратил. Я ведь Валерика тащить не могла, так я его по снегу на пеленке волочила. Вот мы и пошли все обратно в сарай. Зарыла я Лиду и Валерика в солому, они совсем замерзли, и говорю Толе: ты с ними оставайся, а я пойду к дяде, но он побоялся, и мы пошли вместе. Стучимся, стучимся, нам никто не открывает. Наконец дядя Ваня выглянул. Мы говорим, что нам очень страшно, папа и мама неизвестно где.

Мы их тогда еще не видели. А он ушел в дом и кричит: „Бегите обратно в сарай, а я сейчас приду“. Мы побежали и видим — опять немцы. Идут и кричат „ура!“.