Записки прапорщика

Мы привстали.

- Разрешите передохнуть у вас? - Пожалуйста, пожалуйста, - рассыпался в любезностях Вишневский. - А где ваш одеколон? - сердито обратился он ко мне.

- Сейчас денщик подаст.

- Вы одеколон пьете, господа? У меня с собой две фляжки спирта.

- Тогда вы совсем желанный гость. Садитесь, будьте хозяином.

- Я, господа, уже двое суток не спал. Если позволите, выпью с вами чая, может, немного спирта и сосну.

- Располагайтесь, как у себя дома.

Ларкин притащил флакон одеколона и три стакана.

- Убери, Ларкин, одеколон, капитан Вишневский пьет только спирт, смеясь, сказал я, но Вишневский промолчал.

- Неужели, господа, вы действительно одеколон пьете? - обратился ко мне автомобилист.

- Сам не пью. Угощаю капитана за отсутствием более приличных для него напитков.

- Плюньте, у меня достаточно спирта!

Вишневский уже разлил по стаканам из фляжки гостя, выпил и довольно крякнул.

- Мне помнится, что ваш автомобильный отряд стоял в Тарнополе? спросил он гостя. - Значит, и вы подверглись несчастью отступления?

- Полгода мы жили там. Уверены были, что тарнопольские жители и русская армия одно целое. Какие прекрасные женщины! И вы представьте себе, господа, рухнули мои иллюзии!

- А вы выпейте, - пододвинул к нему стакан Вишневский.

- Два дня пью - не помогает. Вы видите мой мундир? - поднялся он, показывая китель, покрытый густыми пятнами.

- Эка важность, грязный китель! Наши гимнастерки еще грязнее.

- Ваши гимнастерки покрыты чистой и честной грязью, а мой китель покрыт грязью позорнейшей, гнуснейшей.

- Вы не волнуйтесь. Расскажите, что это за грязь на вас.

- Мне совестно, - начал глухим голосом поручик. - Мы стояли в самом центре Тарнополя, когда солдаты начали осуществлять свою свободу. Выгнали, и не только выгнали, а предварительно избили капитана, начальника нашего отряда. Меня, как добропорядочного офицера, сделали командиром. Четыре месяца цацкался я с солдатами. И если отдыхал душой, то только среди тарнопольской интеллигенции. Отступление. Кругом паника, кругом бегут, грабят, жгут. Начали грабить тот дом, где я квартировал. Принял меры. Стрелял. Спас имущество от разграбления. Обеспечил той семье, где я находился, спокойствие. А плоды моих действий... видите китель, - после небольшой паузы произнес он.

- В чем же дело?

- Когда стали взрывать склады со снарядами, через Тарнополь стали проходить пехотные части. Я, как командир специальной части, должен был поехать вперед, чтобы ни одна машина не досталась противнику. В это время, вы не можете себе представить... Дайте еще спирту. Я налил ему в стакан из фляжки.

- Стоило мне выйти, - продолжал поручик, хватив залпом налитый спирт, - как со второго этажа на меня вылили горшок с экскрементами. Вот китель, видите?

- Почему же вы не перемените?

- Сволочь, денщик удрал с повозкой, и не знаю куда.

- Может, вам все это показалось?

- Понюхайте, капитан, - и он поднес китель к носу Вишневского.

- Да, действительно, пахнет мерзко.

- Мерзко... А вы представляете, насколько было мерзко, когда вся эта гнусь лилась мне на голову?

- Не полюбили вас, значит, в Тарнополе? - наивно спросил я поручика.

- Но, может, месть за что? Может, вы какую женщину оскорбили?

- В этом доме ни к одной не притрагивался. Из других ходили. Китель я, конечно, другой куплю, но честь офицерская, господа!..

Надо вам сказать, вообще в Тарнополе творилось что-то невообразимое. Как я уцелел - сейчас совершенно не представляю себе. Из многих домов бросали камни, стреляли из револьверов. А в двух-трех местах даже бомбы были брошены.

- Странно, - сказал я. - Вы там жили долгое время. Почему же в ответ на вашу любезность к населению подобная непорядочность?

- В Тарнополе сплошь большевики и жиды. Жиды и стреляли.

- Жиды... А сами вы их видели?

- Разве их увидишь, они, сволочи, из-за угла, из окон. Ну, попадись кто из них - повешу!

- Если вас до того не прикокошат!

- Смеетесь, поручик? - пьяными глазами посмотрел на меня автомобилист.

- Какой тут смех! Посмотрите на ваш китель. Мало того что пятна на нем, от него еще и разит...

На два дня наш обоз застрял в деревне Хревин. Установив, где находится штаб дивизии и полка, разместившись с Боровым и Вишневским в одной хате, я отправился в штаб дивизии. Обратился к административному адъютанту Трофимову с просьбой прикомандировать ко мне одну из подвод дивизионного обоза для перевозки вещей, пока не подойдет прикомандированная ранее повозка 11-го полка.

Среди писарей канцелярии дивизии оказалось несколько знакомых. Один из них - Ищутин сообщил мне под великим секретом, что имеется распоряжение из штаба верховного главнокомандующего о введении на фронте смертной казни.

- Есть приказ, - говорил Ищутин, - воспрещающий посылку в командировки кого бы то ни было из дивизии без разрешения штаба корпуса. Чтобы прекратить большевистскую агитацию, приказано запретить всякие собрания на фронте. Роль полковых комитетов предлагается свести на нет. Ни одного собрания полкового комитета не может происходить без специального на то разрешения начальника дивизии. Отдельным циркуляром ставка верховного главнокомандующего обращает внимание начальника дивизии и штабов на обеспечение помещикам уборки урожая.

- А разве им мешают?

- У нас еще ничего такого не было, но, видно, где-то их пощупали, и вот приказано, чтобы урожаи убирались под прикрытием войск. Во всяком случае, - заключил Ищутин, - режим по отношению к солдатам усиливается, а офицеры получают еще больше привилегий, чем раньше имели. Вводятся полевые суды...

- А это не ваша фантазия, Ищутин? Я виделся с Трофимовым, он мне ничего такого не сказал.

- Он ничего не скажет. Разве вы не знаете, у него большое поместье в Калужской губернии?

- Большое поместье? А у Музеуса есть что?

- Кажется, у него ничего нет. За то Музеуса и недолюбливают в штабах. Считают, что он солдатский генерал.

- А как он к этим приказам относится?

- Слышал его реплику: глупые, мол, приказы издают.

Вечером пошел к Трофимову. В канцелярии штаба дивизии его не было. Пришлось зайти на квартиру. Он оказался дома, но не один. У него была сестра милосердия Елена Васильевна, высокая крупная женщина.

- Николай Сергеевич, - сказала она, - немного болен, возможно, у него температура. Я просила бы его не беспокоить.

- Когда же он заболел? Я с ним два часа тому виделся - был здоров.

- Тогда был здоров, а вернулся из штаба с повышенной температурой. Если у вас что срочное, вы можете через меня передать...

Я в упор посмотрел на Елену Васильевну.

Она смутилась и начала теребить пальчиками свой фартук.

- Скажите, Елена Васильевна, что это вы так заботитесь, чтобы Николая Сергеевича никто не видел?

- Вы не знаете почему?

- Потому и спрашиваю.

- Я же его жена.

Из соседней комнаты вдруг вышел Трофимов:

- А, Оленин! Ничего, - обратился он к Елене Васильевне, - это свой человек, пусть войдет, Леночка.

- А я не знал, что вы женаты, Николай Сергеевич.

- Да вот женился, правда, не успел еще провести первой брачной ночи. Леночка охраняет меня, чтобы никто не помешал.

- Тогда разрешите зайти к вам завтра,

- Нет, нет, говорите, в чем дело.

- Я решил ехать в Питер, Николай Сергеевич. Так что накопилось вопросов всяких. Надо обязательно самому понять, выяснить.

- А вы разве не знаете, что без разрешения командующего армией нельзя?

- Затем я к вам и пришел, чтобы вы сделали запрос в штаб армии,

- Хорошо, я пошлю сегодня телеграмму.

- Вы сами-то не будете возражать против моей поездки?

- Нет, что вы! Поезжайте. Ведь мы с вамп почти земляки, вы из Тулы, я из Калуги. Знаете, Оленин, у меня есть бутылка вина, может, останетесь на полчасика?