Леонид Филатов

...Были люди, в моей жизни которые конечно оказали — я так думаю — влияние большее или меньшее — уж я не знаю на меня. Ну, конечно, Владимир Высоцкий в первую очередь. Он один, пожалуй, он один. Ну, Давид Боровский ...А Володя прямым учителем не был, он никогда ничего не преподавал, не внедрял. Как бы такое наблюдение со стороны. По тем временам он мне казался сильно старше меня... Сказать, что мы были друзьями — нет. Это было бы неправда. Друзьями мы не были. Была разница в возрасте. Как бы в театре это очень заметно. Семьдесять лет в театре — это очень большой срок. Особенно первое время, когда приходишь новичком. То есть тебя так — полувидят... Я вообще занимался другим делом. Я пришел в театр, меня тут же позвали в кино через короткое время и моя работа и мое честолюбие лежало уже в русле кино. А в театре меня мало что занимало. Сказать правду. Позже, когда появилась какая-то работа, ну когда появилась любовь, которая тоже связана с Таганкой — конечно появились какие-то нитки, которые меня связывали уже с этим домом. Я понял, что это дом для моей жизни неслучайный. Но это позднее гораздо было... Я почему не назвал Любимова? — ну, он как бы учитель абсолютный вообще, что же тут говорить. Любимов — это был такой заспанный лев. В ту пору он был еще сам молодой человек — я ничего не понимал, потому что он мне казался уже пожилой, ему было чуть за сорок. Такой совершенно царственный, еще не весь седой, но седеющий... Он фактурно подавлял меня первое время... Он большой во всех отношениях, а я субтильный, узкоплечий. Он красивый — я как бы наоборот. Было много чего-то такого, на что я всегда смотрел с большим любопытством, и с большим уважением...

...В театральном училище имени Щукина, в моей Альма-матер, конечно, у меня были люди, которые меня как бы определили во многом, на многие годы вперед. Это мои учителя в первую очередь. Конечно, Владимир Абрамович Этуш, мой драгоценный просто учитель. Я и поступил благодаря ему и, вообще, стал артистом, я думаю... Это Альберт Григорьевич Буров, которого все звали за спиной «Алик» и студенты, и учителя, все... Он был молодой, обаятельный человек, который тоже принял участие в моей судьбе очень сильное. Достаточно сказать, что он просто организовал показ в Театре на Таганке, первый показ, но в который Любимов взял только меня. А спустя год в театр уже пришли мои однокурсники: Боря Галкин, Ванька Дыховичный... Стас Холмогоров, Володя Матюхин — но эти позднее уже. Буров очень суетился за кулисами — я знаю, по поводу меня. Разговоры с Любимовым, всякие аттестации меня. Тогда казалось, в училище вообще — то, что я сочиняю стишки — это как бы ну, невероятный дар. Хотя ну кто не писал! Все писали. Не писали только ленивые... Ну, а меня как-то особо преподносили в этом плане... Учителя в первую очередь, хотя и курс был непростой. На курсе были и Нина Русланова, и Ваня Дыховичный, Володя Качан, Боря Галкин, Саша Кайдановский.

...На каком-то этапе, когда я стал киноманом, мне дико нравился Делон. Мне казалось — вот если бы я был как Делон. у меня было бы все, полный порядок. Делон как бы заслуживает кроме того, внимания, но вот сказать, что это как бы ориентир или кумир — конечно нет. Ничего похожего не было.

...Думаю, человек с годами все-таки начинает думать иначе... смотреть на жизнь иначе. Я, например, с годами больше успокаиваюсь. Я становлюсь великодушнее, хотя как бы былая злость нет-нет да и дает себя знать. Но это как бы уже такие рецидивы. А в основном, конечно, спокойнее гораздо. Переживаю многие вещи спокойно. Не равнодушнее, но так... Вот там, где в юности было бы потрясение — сейчас его не будет точно. Конечно, и болезнь сыграла свою роль в моем сознании.

...Понимаешь, у меня как бы долгое время возникало часто ощущение собственной правоты. Но как правило длилось оно очень недолго... Но, как-то жизнь вносила коррективы даже не в мою правоту, а в то, что вот — прав, прав — ну и что? А в отношении к миру то какая она твоя правота? Вот, скажем, ушел я от Эфроса, бомбил его, критикой своей, а Эфрос — раз — и умер. Вот вся твоя правота. Она как бы осталась правотой как бы при живом Эфросе, но Эфрос-то уже не живой. И что означает твоя правота, сколько она весит? И имела ли она смысл в виду такого мощного аргумента, как смерть? То есть абсолютной правоты такой — того или иного человека — я думаю, ее и не бывает. Чьей-то абсолютной правоты. ...Те экстремальные попытки доказать свою сиюсекундную правоту — тоже эти соблазны потихоньку у меня исчезли с годами. ...Хотя Станислава Говорухина я вижу иногда в телевизоре — я понимаю, что он говорит, и зачастую соглашаюсь. Вот я уже на той стороне, вот я уже там, вот я уже и флаг — повесил, водрузил, как говорится. Ну и что? А что поменяется в пейзаже?.. Я как бы согласен с человеком на том берегу уже, который как бы это же утверждает — и все-то он победил, он пробился, он проплыл — но смысл? Я смысл имею в виду не прагматический такой сиюсекундный, а как бы с забегом вперед... Но должен сказать помимо прямого полезного смысла я очень разделяю движение тех или иных людей, как реакцию на несправедливость... как такая рефлексия чести. Это тоже немаловажно... рефлексировать на тему чести и благородства.

...Задуман я был как поступочник... Случились всякие помехи, которые мешают мне активно существовать в жизни. Но я думаю, что я человек — созидатель, но такой визуальный, на то, что я делаю, я должен иметь отзвук, лучше сейчас. А когда говорят — вот потом, после смерти... не надо после смерти ничего уже. Сейчас хочу... Хорошо или нет... Занятно или нет.

...Мы же все путаем в юности. То есть освоение Москвы — не будем говорить — завоевание, потому что приехав только в Москву я понял, какой же это здоровый мир. Какой же гигантский город Москва. Я никогда не только в таких городах не был, но я вообще как бы — про Землю не думал, что она такая большая Москва, конечно, подавляет в первую секунду и в первые дни. Видимо, у провинциалов есть такое нахальство... от незнания масштаба, даже непонимания ими. Как провинциалам — им надо пробиваться. Такие грезы вперед конечно есть — вот я когда-нибудь буду знаменитым. А чем жить каждый день? Для меня это была первая влюбленность в училище, в уже знаменитую артистку, хотя студентку, которая длилась несколько лет. Мне казалось это любовь. Но вот прошли годы и вот сейчас, когда я об этом думаю — может это и была попытка завоевания Москвы. Она казалась в те годы сильной принадлежностью Москвы. И, вообще... и кино, и все вместе... здесь все сошлось.

...Тогда, правда, кино меня в упор не видело. Вернее я ходил, как все на пробы. Я тогда не понимал, что эти пробы — сутолока просто. У дверей тебя никто не видит и с тобой всерьез никто не говорит. Проходят вереницы, и их никто не запоминает ни по именам, ни в лицо, но аккуратно ездил. Когда лет 27 стало — я перестал ездить. Я тогда понял, не сложилось. Что делать — и без кино люди живут. Но как бы сказать, что я как бы оставил мысли о кино вообще — наверное, не правда. Так, греза оставалась...

...Еще в школе в Ашхабаде я не пропускал ни одного фильма, который выходил на экран. Венгерское, польское, «Новости дня» и науч.-поп. — я смотрел все. И вот я поступил в театральное училище имени Щукина и стал актером, меня позвали в театр... на Таганке. Я уже играю. А в кино не зовут. Но я продолжал усердно ходить в кино в Москве. Я прорывался в Дом кино на закрытые просмотры... дружил и дружу с Владимиром Владимировичем Дмитриевым — это наш киновед, ученый... работает в Госфильмофонде, в Белых столбах. И он меня пригрел вниманием, позволял смотреть самое разное кино. ...И когда мне было уже чуть за тридцать, меня позвал в свою первую картину на Мосфильме Костя Худяков, называлась она «Иванцов, Петров, Сидоров». Фильм этот, по счастью, увидел Саша Митта, с которым мы были знакомы, но не работали никогда вместе и даже особенно не общались, а почему-то он меня позвал в картину «Экипаж». Так началась карьера киношная. Хотя я в ту пору еще не до конца верил, что вот сейчас начнется работа, сейчас начнется кино, хотя Саша Митта сам сказал — ты будешь знаменит. Завтра же... Посыпались всякие сценарии, звонки, приглашения, но как-то все очень быстро... Все это стало обыденным, обычным. ...Кто-то правильно сказал — сбывшаяся мечта перестает быть мечтой, той недостаточностью, за которой все время следует идти, к чему надо стремиться.