Заплачено кровью

Связисты побежали с катушками за комбатами, артиллеристы, прицепив орудия к передкам, бросились догонять пехоту. На проселок, что вел через кладбище к селу, вполз танк КВ и на ходу открыл огонь по вспышкам выстрелов.

Полковник Мажурин, оставив на КП Шапошникова с небольшой группой помощников, тоже ушел в батальоны.

Гитлеровцы, застигнутые врасплох, открыли беспорядочный огонь в начавшуюся темноту, но когда грянуло дружное "Ура!" перед селом, начали отходить. Танки с кладбища, когда там разорвалось одновременно несколько снарядов, дали задний ход и ушли в село.

Рота старшего лейтенанта Цабута ворвалась на окраину села сходу немцы, а судя по вспышкам выстрелов в темноте, их было не более взвода, отошли за огороды и за крайние дома.

С чердака по разломанной бегом цепи грозно и слепяще ударил пулемет, с другого, словно соревнуясь кто быстрее, два автомата. Короткими очередями стреляли из-за углов домов, с огородов.

Рота залегла, кто-то еще попробовал ползти вперед, кто-то делал перебежки, чувствовалось, что первый азарт, первое дыхание атаки прошли.

Цабут подполз к командиру своего первого взвода:

- Вольхин, давай отделение вперед, уничтожить пулемет на чердаке!

Пятерка стрелков ползком достигла плетня, по одному перемахнула через него и по стенке прошла к чердаку. Сержант Мухин бросил гранату в чердачное окно и, еще не слыша разрыва, отбежал дальше по стене. На чердаке грохнуло, и пулемет заглох в ту же секунду.

- Давай к следующему дому! - махнул за собой Мухин.

Застрелив на бегу какого-то выскочившего навстречу немца без каски, Мухин пробрался к чердаку следующего дома. За стеной хорошо были слышны гортанные голоса немцев.

- Двое к дверям, остальные к окнам, - крикнул Мухин.

Он бросил гранату на чердак и пробежал к бане, из-за которой то и дело сверкали вспышки из автомата.

Цабут, услышав взрывы гранат на чердаках, подал команду "В атаку!" и рота снова, дружно и с криками "Ура!" бросилась вперед.

Из церкви в центре села гитлеровцев выбили с помощью орудий взвода лейтенанта Агарышева, поставленных на прямую наводку, но дальше продвижение застопорилось одновременно у всех батальонов. Примерно на середине села гитлеровцам удалось закрепиться. Пять или шесть танков, стоявших за домами и прикрываемые автоматчиками, заставили залечь весь батальон Осадчего.

Роты Горбунова, пройдя краем села, застряли перед амбарами и скотными дворами, из которых плотный огонь вели несколько десятков автоматчиков. Батальон майора Московского после первого успеха залег, хотя и продолжал вести огневой бой.

Темнота из союзника в первые минуты боя превратилась во врага. Не видя своих людей, тогда как силы противника, казалось, возрастали, ротные и взводные теряли ориентировку и управление, а бойцы, не получая команд лежали, оглядываясь в темноте и тихонько перекликались, изредка стреляя по автоматным вспышкам.

Старший лейтенант Похлебаев, бежавший рядом с полковником Мажуриным, еще в момент сближения с противником заметил, что командир полка упал, но сгоряча не остановился, чтобы помочь ему. Когда бой немного затих, только орудия стреляли в темноту на вспышки выстрелов, Похлебаев побежал к месту, где примерно должен был лежать полковник.

Мажурин стонал. Пуля попала в легкое, и он уже истекал кровью. Из темноты показалась двуколка, с нее соскочил адъютант командира и Похлебаев, ощущая у себя на шее липкую от крови ладонь, положил полковника на повозку. "Пока обойдутся без меня", - подумал Похлебаев о батарее.

- Давай! - крикнул он адъютанту, придерживая голову Мажурина.

- Хороший ты парень, старший лейтенант, с трудом превозмогая боль, сказал полковник. - Бей их, гадов. А я еще вернусь, - и в темноте Похлебаеву показалось, что он даже улыбнулся.

"Застряли", понял Шапошников, выслушав через час после начала боя путаные доклады комбатов по связи.

Танк КВ, израсходовав боекомплект, ушел, и Шапошников, вспомнив слова Мажурина, что "будут танки", усмехнулся, но потом подумал: "Но хоть чем-то помог..."

Было ясно, что до утра, вылези они все из шкуры, немцев из села не выбить. А сами они, судя по вспышкам выстрелов тут и там, не собирались уходить. Еще часов до двух ночи Шапошников пытался, как мог, помочь комбатам продвинуть свои роты, но потом понял, что их даже не удается собрать и организовать, а к рассвету бой прекратился и сам собой.

Утром противник, получив подкрепление - десять танков и до двух батальонов пехоты, вытеснил 771-й полк из Милославичей.

А через полчаса после этого на разрозненные и не успевшие окопаться роты из села выползли десять танков, за ними поднимались густые цепи автоматчиков.

Батальон капитана Осадчего успел зацепиться за высотку с кладбищем, что отстояла от Милославичей метров на семьсот, а батальоны Горбунова и Московского оказались прямо в поле. Отходить дальше - значило быть уничтоженными в спину, и ротные положили своих бойцов за небольшими пригорками, в ложбинках и за редкими кустами.

Шапошников, наблюдая в бинокль, как тут и там поднимаются и отбегают назад фигурки бойцов, как от Милославичей выползают танки, а за ними в облаках пыли идет пехота, и прикидывая расстояние между ними, думал: "Опять вся надежда на Терещенко и Похлебаева. Если они танки сожгут - отобьемся и от пехоты..."

Подошедшие к нему минут пятнадцать назад на КП четыре наших танка БТ во главе с бравым капитаном уже горели четырьмя дымными кострами. Один танк проехал по станинам орудия Ленского, приняв его за вражеское. Хорошо еще, что не пострадали люди и орудие могло вести огонь. Было горько и нелепо видеть такую работу наших танков, потому что Шапошников увидел их на войне впервые, успел обрадоваться и понадеяться на них, а они уже горели, и не видно было - откуда противник вел по ним огонь.

Командир расчета сорокапятки сержант Евгений Ленский, хотя и мысленно записавший себя с первого дня войны в покойники, будучи твердо убежден, что его все равно убьют, не в первом, так в десятом бою, и потому избавившийся от сосущего душу страха, все же на рожон не лез, воевал с оглядкой и орудие свое установил и на этот раз, как всегда, капитально и по всем правилам. Хотя и за стальным щитком, но все же в чистом поле, поэтому чувствовал он себя неуютно, а когда увидел впереди два танка, идущие как раз на его орудие, да по сторонам четыре-пять, а за ними цепи пехоты, еще раз мысленно простился с белым светом.

Гитлеровцы сходу открыли огонь из автоматов, а танки прибавили скорости, быстро увеличиваясь в размерах. Но от третьего снаряда один танк остановился и задымил быстро уходящей в небо черной лентой, и Ленский перенес огонь на соседний.

- Снаряд! Скорей снаряд! - протягивая руку назад и не отрываясь от прицела, закричал его наводчик Воронов.

Ящичные лежали на земле, пригнув головы от свистящих пуль.

- Снаряды! - оглянулся Ленский, и увидел, что их батарейный кашевар, ящичный из приписных, опрокинув ведро с варевом, бежит зигзагами, согнувшись в пояс.

Снаряд все же подали. Выстрел, второй. Зазвенела упавшая гильза, третий выстрел.

- Есть второй! Вроде встал... - сверкая белозубой улыбкой, оглянулся на Ленского наводчик.

Цепи немецкой пехоты расстроились, залегли, но огонь становился все плотнее и точнее. Пули барабанили по щитку, как горох.

Ленский перенес огонь на пехоту, но снаряды шли с перелетом. Потом взял прицел на автомашины, которые стало видно из-за осевшей пыли. Одна из них загорелась. Потом пять снарядов послал на церковь - с нее неслышно из-за оглушающего грохота орудий и стрекота автоматов бил станковый пулемет.

Слева загорелся еще один танк, - "Давай их, Миша, бей!", - мелькнуло в голове у Ленского. Потом его сосед Михаил Лопатко тоже перенес огонь на разъехавшиеся в стороны автомашины и поджег две из них. Ленский добавил к ним еще две. Машины горели ярко, не как танки, один дым, и от этого у Ленского поднялось настроение.