Харами

Тучи и сырость остались позади — внизу. Здесь же поднималось жаркое солнце, делая окружающий пейзаж ярким и сверкающим до боли в глазах. Порой мои глаза выхватывали глубину пропасти, по краю которой скользила техника, и на мгновение мелькала безумная мысль — а что если полететь туда, в эту страшную и манящую бездну. После этой мысли тут же возвращался ужас, охватывал сердце когтями, невольно отбрасывал тело от дверцы и заставлял поеживаться.

Серпантин кончился, мы свернули куда-то, где горы были со всех сторон, и тогда как звон будильника, вырывающий человека из царства прекрасных, или кошмарных, но все же грез, раздался яростный треск очередей. «Шишига» резко затормозила, Пятницкий судорожно одевал бронежилет и напяливал на голову каску, а я передернул затвор у автомата, и, будучи в бронежилете с самого начала путешествия, сразу выпрыгнул из кабины и помчался к передовой машине нашей батареи — к Швецову, так как ни рации, ни даже карты у меня не было.

Бежать пришлось довольно долго, но не успел я преодолеть даже половины расстояния, как звуки стрельбы также резко оборвались, как и возникли. У машины Швецова стояли Рац и Базаев.

— Что случилось? — спросил я, преодолевая одышку.

Мне ответил как всегда сосредоточенный и всезнающий Вася:

— Этот осел Косач увидел наших разведчиков, пробиравшихся по высоте, принял их за дудаевцев и открыл огонь. Хорошо, что Косач такой косой, всего лишь ухо разведчику оцарапал.

— А чего тогда стоим?

— Да вот, комбат спасает Косача от командира разведроты — тот его пытается выволочь из машины и расстрелять на месте.

Мы постояли еще минут пять, когда передние машины тронулись, я остался на месте, и запрыгнул в свою кабину, когда Пятницкий поравнялся со мной. Ему было очень стыдно за свой недавний испуг. Но я подбодрил его:

— Ты каску сними, она тебе сейчас не нужна, а вот броник оставь. Мы скоро въедем в места опасные, а там мало ли что — и одеть не успеешь.

После пережитого страха, глядя на мое спокойное лицо, он подчинился беспрекословно. Так часто бывает — беспечные, расползающиеся во все стороны как тараканы, солдаты в минуту смертельной опасности собираются вокруг офицеров. Они ждут указаний «что делать?» в момент, когда их небольшой опыт не дает им ответов. А собственно, для чего еще нужны офицеры?

Чем дальше мы продвигались в глубь гор, тем сильнее растягивалась наша колонна. Состояние техники, мягко говоря, не внушало особого оптимизма. Периодически то та, то другая машина останавливалась, к ним подъезжала техническая помощь, следовавшая в аръергарде колонны, и техники из ремроты пытались хоть что-то сделать. У нас в минометке пока все шло относительно благополучно: ни одна машина не остановилась, все так и шли друг за другом, а стоявшую на обочине технику других подразделений расчеты в кузовах провожали насмешливым свистом.

Не имея карты, я не понимал, где мы находимся в данный момент. Поэтому постоянно ожидал нападения на колонну. На самом деле это было глупо колонна двигалась еще в глубине Дагестана, но я — то об этом не знал! Мало того, на редких остановках Пятницкий приносил новости, что, оказывается, где-то впереди нас ждут сотни боевиков. Причем по мере дальнейшего продвижения их количество только увеличивалось, угрожая достигнуть размеров полнокровной дивизии. Чем больше их становилось, тем меньше мне в это верилось. Но я не стал разубеждать водителя: от этих слухов он становился все внимательнее и дисциплинированнее, что было совсем не плохо.

А может это кто-то из наших высоких чинов нарочно распускал такие слухи? С целью дисциплинизации нашего обоза? Тогда следует признать, что это был блестящий пиаровский ход — если он как-никак действовал на меня, то про рядовых и говорить было нечего.

Проехав еще пару аулов, мы снова резко встали. Ничего подозрительного не только не наблюдалось, но и не слышалось. Прискакал рядовой Есиков и сообщил мне, что надо идти к Швецову получать сухой паек.

Что ж. Я прихватил по человеку из каждого расчета и отправился за продуктами. Никогда до этого сухого пайка не видел. В части в «тревожный чемоданчик» положен был сухпай. Сколько я его ходил выбивал, сколько заявлений писал… Все без толку. В конце концов купил все в магазине, нашел подходящую коробочку, и загрузил. И на ближайшем же строевом смотре получил втык от начальника штаба бригады за отсутствие стандартного сухого пайка. Ну и черт с ним. Кстати, он лежал у меня сейчас в вещмешке. Но я опять же рассчитывал на худшие времена, потому и не помышлял даже раскрыть его для использования.

А после получения продуктов наконец-то смог увидеть, что же он представляет из себя — стандартный сухпай.

О, неплохо! Тушенка, две банки каши, сахар. Жаль, что хлеба не дали. С детства приучен: без хлеба — это не еда. У нас даже макароны с хлебом ели. Кому-то смешно, а у меня уже как рефлекс.

Короче говоря, не поход, а веселая прогулка. Приятная, живописная местность, вкусная, здоровая пища, ласковое солнце — что еще нужно человеку, замученному нарядами и строевыми смотрами? О, вот что! Не хватает музыки. Не хватает автомагнитолы с зажигательными ритмами зарубежной эстрады. И тогда можно ехать бесконечно долго. И понимать, что процесс гораздо приятнее результата.

Мысли текущим моментом, наслаждайся им! Ибо кто знает, что ждет тебя впереди, хотя бы вот за тем поворотом. Как могу я загадывать на будущее, когда и ближайшая минута не подвластна мне. Есть какая-то магия в неопределенности судьбы. Она позволяет не думать, не размышлять мучительно о выборе вариантов. Когда от тебя ничего не зависит, то чувствуешь себя прекрасно.

Пока я в состоянии легкой полудремы предавался изящным рассуждениям о пользе безответственности, погода переменилась. Солнце исчезло за тучи, поднялся свежий ветерок, а местами моим глазам представились клочки тумана. Но это было не опасно. Неприятность обнаружилась в том, что мой славный Пятницкий упустил ведущую машину. Не было борта, за который могли зацепиться глаза. Куда ехать-то? Как ни странно, никого не было и позади.

Машина стояла на вершине какого-то перевала, под нами виднелись крыши, стены, куски заборов. Цельной картины не было: отдельные части поселка казались кусками разбросанной мозаики на мягком туманном фоне. И тишина. Ни рева моторов, ни шума голосов, ни лая собак.

Я выбрался из кабины под свист ветра.

— Ну что, Пятницкий, ты не чувствуешь, что мы последние люди на земле?! — я мрачно захохотал.

Вид мой, наверное, был как у сумасшедшего, но водила не понял моей байроновской иронии. Он прагматично хотел знать — куда ехать дальше? Его прагматизм обломал мой романтический восторг, вызванный отупением долгой дороги, и опустил на серую почву. Я разглядывал следы шин в пыли. Они все вели в разные стороны, будто не в далеких горах мы потеряли направление, а заблудились на оживленных улицах Нью-Йорка.

Личный состав, покинув пыльный кузов, разминал затекшие ноги, справлял большие и малые нужды, а я мучительно решал вопрос: «Стоять или не стоять? Ехать или не ехать?». Проходили минуты, но никто не появлялся. И никто не сотрясал воздух.

«Куда же все провалились?» — на этот раз я по-настоящему встревожился. Ну не попали же мы во временную дыру! Не могли же мы быть последними в колонне!

Но дунул особенно сильный и резкий порыв ветра, и в рассеявшемся облаке тумана, далеко внизу, я заметил, наконец, мелькнувшее пятно защитного цвета.

Этого было достаточно — оказалось, что другой дороги здесь все равно не было. Приятная во всех отношениях безальтернативность повела нас вниз, под гору, вслед за быстроходными товарищами.

Однако не успел я успокоиться от пережитой коллизии, как бледный вид моего водителя снова погнал в мою, еще и не успокоившуюся кровь, адреналин.

Боковым зрением я с тревогой отметил, что Пятницкий облизнул пересохшие губы, а маленькие капельки пота, выступившие на лбу, не оставили мне сомнений, что мой гусар — поэт пережил что-то не очень приятное за последние минуты.