Меченая

— Прости, папа, мне очень жаль…

Я чувствую себя виноватой, сама не знаю в чем. Отец молча наклоняется надо мной, достает из кармана платок и, прижимая его к ране, пытается остановить кровотечение — скорее грубо, чем нежно, но также очень осторожно. Лицо у него при этом остается совершенно бесстрастным. По прошествии нескольких минут он встает и бросает стакан на пол. Стакан ударяется о землю с глухим стуком, подпрыгивает, а потом подкатывается к моим ногам. Отец выходит из комнаты, ни разу не обернувшись. Я чувствую себя ужасно глупой.

Я никогда не забуду этот день; у меня до сих пор на лбу остался шрам, сантиметра четыре длиной. Я знаю, что люди смотрят па него и гадают, откуда он взялся. Шрам яркой полосой выделяется на моей бритой голове. Иногда меня спрашивают, как я его получила. Вместо ответа я показываю другой шрам, тоже на лбу, — он появился в результате небольшой автомобильной аварии. Я стараюсь никогда не вспоминать об этом периоде моего детства.

Мне больше нравится воскрешать в памяти счастливые моменты, проведенные с отцом, например, когда он решил, что я уже достаточно взрослая и мне пора читать молитвы, или когда брал меня на руки и укачивал как младенца. Папа действительно мог быть замечательным человеком. Все считали его радушным хозяином; его двоюродные братья из Тибета, бежавшие в Индию, всегда знали, что если они придут в наш дом, то их обязательно встретят отменным угощением. Эти моменты кажутся настолько яркими, что иногда я могу расплакаться, вспоминая о том времени. А плохие воспоминания словно укутаны густым туманом, они меня почти не трогают.

2 Младшая сестра Брюса Ли

Мама скоро родит мне второго младшего брата. Ей трудно передвигаться, имея огромный живот, поэтому я делаю все возможное, чтобы ей помочь. Однажды утром она поднимает мешок риса (нам принесла его жена маминого брата) — и вдруг складывается пополам, а потом падает на колени. Низ ее платья быстро темнеет. Мама кладет руку на живот и кричит:

— Помо, начинается, начинается, скорее приведи отца!

Но я не хочу никуда идти, я хочу остаться рядом с ней.

Незадолго до этого к нам в гости приехала теща моего старшего брата Лоду Кунчапа, первого папиного сына. Она сразу же укладывает маму на циновку. Я стою рядом, прямо перед мамиными ногами, и все вижу. Никто не додумался сказать мне, чтобы я вышла. Я уже один раз видела, как на улице щенилась собака, но тут все совсем не так. Столько крови, столько криков, у меня голова кружится от страха за маму. Но я не хочу лишиться чувств. Мама закатывает глаза, а мне кажется, что все вокруг окрасилось в красный цвет: ее лицо, живот, кровать и то, что появляется у нее между ног. Я смотрю на эту женщину в луже крови, теряющую сознание от боли, и не узнаю в ней свою любимую маму. Головка не выходит. Соседка хватает маленькие скользкие ножки: мой брат выходит попой вперед. Мне уже семь лет, и я прекрасно знаю, что это может очень плохо кончиться. Меня трясет. Папа заходит в дом и бросается к маме. Он пытается ей помочь, но я ясно вижу, что он толком не знает, что надо делать.

— Нужно отвезти маму в больницу, папа, пожалуйста, отвези маму в больницу!

— Все тибетские женщины рожают дома, я не вижу причин для того, чтобы делать исключение!

Отец старается говорить уверенно, но голос у него дрожит. Впервые вижу его неуверенным в себе. В любом случае, у нас нет денег, чтобы отвезти маму в больницу.

Ребенок наконец вышел. Глаза у него закрыты.

— Он не кричит, — замечает соседка.

— Йеши, ребенок мертв… — вздыхает папа.

Действительно, он не подает никаких признаков жизни.

— Подождите, не перерезайте пуповину…

Мама, почти потерявшая сознание от боли и напряжения, вдруг садится и пытается собраться с силами. Она словно не слышит, что говорит отец. Берет в руки ребенка, все еще связанного с ней, и начинает облизывать. Легкими движениями языка она осторожно очищает его нос и рот от слизи — так кошка облизывает котенка… Наверное, глубокий природный инстинкт подсказал ей решение. Я видела, что так же делали собаки со своими щенками.

— Он плачет, плачет!

Младенец вернулся из царства мертвых и прилежно запищал. Я смеюсь, неожиданно для самой себя бросаюсь к папе, он обнимает меня и тоже издает счастливые возгласы. Потом поднимает меня на вытянутых руках, словно это я только что родилась. Мама, сотворив чудо, снова погружается в полубессознательное состояние. Вскоре папа решается отвезти свою жену и новорожденного сына, Карма Шоесанга, в больницу. Мама так ослабела от потери крови, что у нее нет сил на то, чтобы вытолкнуть плаценту. Тут уж ей могут помочь только врачи. Я остаюсь дома со своим маленьким братом, Кармой Пхунсок Сомнамом; ему уже три года.

Мои младшие братья стали моими детьми. До сих пор моими единственными друзьями были щенки, я тайком подкармливала их из детской бутылочки, которую откопала в мусорной куче. Мне всегда приходилось одеваться в одежду, которую до меня носили уже четыре поколения, поэтому футболки болтались на мне мешком, а штаны были застираны до дыр… Не знаю, где папа доставал эти вещи, скорее всего, покупал в гуманитарных ассоциациях. Я не спрашивала и радовалась тому, что есть. На мне эта одежда чаще всего заканчивала свое существование. Когда отец давал мне какие–то вещи, они были слишком велики. Он приносил другие — но они уже были малы. Единственное, чего у нас дома всегда хватало, так это еды. Меня всегда кормили досыта: мясом, овощным супом dhal bat. Папа считал это делом чести. Что касается остального… тут нам редко приходилось радоваться. Я еще не ходила в школу, и моими единственными игрушками были всякие штучки, которые я подбирала на улице. И конечно, мои младшие братья…

Мне нравится, что они от меня зависят. Когда мама сбежала из дому, чтобы укрыться от бешеного нрава отца, и ее не было несколько дней, я осталась с братиками. Они заставляют меня чувствовать свою значимость. Конечно, иногда я просто выхожу из себя, особенно когда приходится стирать их пеленки. Карма Шоесанг родился зимой, в эту пору вода в главном фонтане замерзает. Я моюсь один раз в неделю, и воду приходится брать у соседей. Они делают домашнюю наливку, поэтому им нужно много воды: они нагревают ее, а потом переливают в большой чан. Когда вода остывает и пара становится недостаточно, я могу забрать ее и привести себя в порядок. Тогда я прячусь за домом и с наслаждением моюсь. Но теплой воды все равно не хватает, поэтому мыть посуду и стирать одежду и пеленки братьев приходится в ледяной воде. От этого трескается кожа на моих несчастных, сильно озябших руках, и я не могу их даже согнуть — совсем как бабушка Долмы.

Я не понимаю, как мой братик, такой маленький, такой миленький, может столько из себя извергнуть. Но стоит ему только захныкать — и я тут же бросаюсь менять ему пеленки. Думаю, что это и есть любовь: вытирать неприятно пахнущую попку крошечного плачущего существа и при этом чувствовать, как сердце переполняет нежность. Забота о брате делает меня добрее. Наверное, именно благодаря малышам и маме в моем сердце все же ожила любовь, хотя душа моя была готова зачерстветь и высохнуть от страданий.

В девять лет я веду себя как маленькая разбойница. Соседи даже называют меня Брюсом Ли. Наверное, из–за того, что у меня такая же стрижка — под горшок. И мне очень нравится это прозвище, потому что я люблю Брюса Ли. Я хочу научиться драться, как он, стать такой же сильной, так же разбивать ударом кулака кирпичные стены и побеждать во всех схватках. Меня побаиваются даже те ребята из нашего квартала, которые старше. И меня это очень радует. Все же я еще очень маленькая. С виду мне не дать больше семи лет. Но зато я ничего не боюсь. Одним ударом больше, одним меньше — какая разница? В любом случае, никто не сможет причинить мне большую боль, чем родной отец. Это наполняет меня опьяняющим чувством могущества. Больше всего мне нравится нападать на мальчишек, которые старше и сильнее меня.