Три года в тылу врага

Прошло четверо суток — срок возвращения партизан. Но они не появлялись. Миновали еще сутки. Их не было. Это усилило наше беспокойство. И только на шестые сутки перед рассветом меня и Ефимова разбудил комендант штаба Симонов.

— Пришли, все пришли, — успокаивая нас, радостно сообщил он.

Партизан было не узнать. На всех было надето новенькое армейское обмундирование, у каждого по автомату, только фуражки остались старые.

— Это чтобы туалет был похож на партизанский, — отшучивался Петр Ох.

— А где сопровождающие? — сразу же спросили их.

— Танкист уехал в танковую часть, механик к летчикам, а артиллерист остался в дивизии. Там его какой-то командир узнал. Свой, говорит, парень. Метко из пушки бьет.

Группа Иванова задержалась по уважительной причине. О ее приходе узнали почти все солдаты. Поэтому партизанам пришлось в каждой роте рассказывать о «порядках», которые ввели фашисты на оккупированной территории, о чинимых ими расправах, о своей партизанской жизни и боевых делах.

О том, что группа партизан побывала по ту сторону фронта, услышали все подразделения бригады. Новые автоматы, внешний вид вернувшихся из похода и настоящая солдатская махорка, которой они щедро угощали своих друзей, без слов говорили об этом.

Теперь посыпались многочисленные просьбы послать за взрывчаткой, чтобы попутно заполучить автоматы и своими глазами посмотреть на житье фронтовиков.

Мы рассчитывали, что принесенного тола нам хватит надолго. Но партизаны решали по-своему. Рассказы членов группы, побывавшей в дивизии, вызвали у них стремление как можно быстрее израсходовать взрывчатку. В течение недели на подрыв немецких укреплений, двух воинских эшелонов и железнодорожных путей они издержали почти весь тол. Поход за ним пришлось повторить еще несколько раз.

Формируя бригаду и одновременно ведя боевые действия против оккупантов, командование укрепляло связи с жителями деревень, расширяло район своего влияния.

Отряд под командованием Объедкова и комиссара Дуранина разгромил полицейские гнезда и занял деревни Соколово, Марыни и другие. Затем выдвинул свои заслоны к самой станции Ашево. Отряд Маркушина занял центр Дор-Борского сельсовета деревню Селище. Взял под контроль дорогу, идущую на завод «Новый свет».

С помощью активистов был установлен контакт с подпольным райкомом партии Чихачевского района Калининской области, восстановлена деятельность многих сельских Советов.

В половине мая наше влияние распространилось еще на несколько районов. Одновременно шло усиленное укрепление состава партизанских бригад. Особенно окрепла вторая бригада. В нее влилось около тысячи партизан, пришедших из-под Старой Руссы. Это позволило ей прочно взять под свой контроль Краснохолмский, Чихачевский, Дедовический, Белебедковский и больше половины Дновского и Порховского районов и держать под контролем железные дороги Бежецк-Дедовичи и Дно-Псков.

Против нас оккупанты пока не посылали карательных экспедиций. В ближайшие деревни и леса они направляли лишь небольшие разведывательные группы, которые при встречах с партизанами немедленно исчезали.

Но однажды в районе разъезда Лозовица появилась большая колонна груженых автомашин. Она расположилась на заросшем поле, и спустя неделю здесь возникли бараки, изгородь из колючей проволоки, сторожевые вышки.

В конце мая в бараках поселили отряд полицейских. У наших разведчиков вызвало недоумение одно обстоятельство: полицейских редко выпускали за пределы лагеря. Это насторожило нас. По распоряжению Ефимова партизаны Маркушина и Смирнова неотлучно вели наблюдение за лагерем, чтобы при удобном случае разгромить его.

Но один случай ускорил это дело. Произошло следующее.

Как нам позднее стало известно, после обеда седьмого июня на охрану склада горючего, расположенного в стороне от лагерных бараков в небольшом перелеске, немцы поставили полицейского Павла Митрофанова из бывших военнопленных. Как только утихли шаги разводящего, Митрофанов обошел вокруг склада и, убедившись, что немцев поблизости нет, осторожно повернул бочку, нащупал пробку и начал ее откручивать. Через минуту струя бензина с клокотом хлынула на землю. Затем он зашел с другой стороны — и в траву одна за другой полетели еще четыре пробки.

Убедившись, что бензином залит почти весь склад, Митрофанов, прикрывшись плащ-накидкой, поджег кусочек ветоши и кинул ее между бочек.

Затем, ухватив крепко винтовку, бросился бежать в березовую рощу. Где-то позади загремели выстрелы. Павел побежал еще быстрее. Крики немцев и выстрелы становились все дальше и глуше, и с каждой минутой росла надежда на спасение.

Лесная тропинка, едва заметная в темноте, вывела его на поляну. Павел быстро пробежал ее и снова вошел в лес. Едва он поравнялся с первой сосной, как в его грудь уперся автомат. Павел потянулся к винтовке, но перед ним тут же появились еще двое с автоматами.

— Руки вверх!

Павел подчинился.

— Кто такой? Куда идешь?

Только теперь он заметил, что перед ним стоят партизаны. Нервы не выдержали, и он заплакал.

— К вам… как рад, что вас нашел… — горячо, захлебываясь, говорил Павел.

— Да ты голову нам не морочь, толком рассказывай.

— Долго объяснять. Нужно, чтобы о моем приходе знало меньше людей.

— А ты не врешь?

— Нет.

Наутро Митрофанова доставили в штаб. Он сразу же назвал себя и рассказал, как оказался в немецком лагере у разъезда Лозовица.

В сумрачный сентябрьский день позиции батальона, в котором служил Павел Митрофанов, начали атаковать фашистские танки и автоматчики. В самый разгар боя станковый пулемет Павла был разбит осколком снаряда. Тогда солдат потянулся к трехлинейке, лежащей около убитого наводчика. Он уже ухватился за ствол, когда рядом раздался взрыв. Павел потерял сознание.

Очнулся он через час. Остатки батальона были собраны на поляне перед высотой, которую обороняли советские солдаты. Вокруг расхаживали часовые. Павел ничего не слышал. Все тело пронизывала боль, точно в него вонзили тысячи иголок. «Контужен», — пронеслось у Павла в голове. Он никак не мог примириться с мыслью о том, что попал в плен и что для него так неожиданно окончилась война.

Несмотря на мучительную боль, Павел приподнял голову и осмотрелся вокруг. Большинство солдат и командиров батальона были ранены и наспех перевязаны бинтами и обрывками нижних рубашек. У Павла еще тяжелее стало на душе, и он снова уткнулся лицом в траву.

Движение солдата заметил младший политрук Юзик Гиммерверт. Он подполз к Павлу и осторожно потрогал его за плечо. По движению губ Гиммерверта солдат понял, что Юзик что-то говорит ему. Но что — не слышал. Тогда младший политрук вынул бумажку, написал что-то и поднес к глазам Павла.

«Ты контужен, лежи спокойно. Помощь всегда окажем». Павел с трудом прочитал и взглянул на Гиммерверта. У того была перебита правая рука, сквозь марлю обильно сочилась кровь и тяжелыми каплями падала на землю;

— Не надо, — отрицательно покачал головой Павел. Но Гиммерверт не унимался. Он снова что-то черкнул и показал солдату. Павел прочитал:

«Приказываю не отказываться от помощи. Постараемся избавиться от плена и спасти всех. Нужно только крепиться». «Младший политрук и в плену заставляет подчиняться советской дисциплине. Это хорошо», — подумал про себя солдат и как-то сразу тепло и радостно стало у него на душе. Вскоре он заснул.

Проснулся он от пинка в спину. Над ним, угрожая автоматом, стоял худощавый немецкий солдат с неприятными зелеными глазами, которые смотрели как-то искоса то ли от презрения к людям, то ли от желания придать себе важный вид.

«Тоже мне вояка», — с пренебрежением подумал Павел, досадуя, что не может открыто выразить свое презрение к этому выродку. Он даже удивился страху, который испытывал в первые дни боев перед фашистскими автоматчиками. Действительно, нашел кого бояться!

Их построили в две шеренги, лицом к лицу. Как всегда, на правом фланге стоял командир роты старший лейтенант Заякин. Весь израненный, он едва держался на ногах. Командира поддерживал здоровой рукой его верный помощник Юзик Гиммерверт.