Марк Аврелий

Все это, на мой взгляд, хотя и спорные, но удачные моменты. Менее удачно другое. Книга посвящена Марку Аврелию. Действительно, мы узнаем, чем болел император, имена его учителей, хронологию его походов. Но это только рамка портрета, а внутри нее пустота. Марк Аврелий для нас остается загадкой. Автор и сам это, видимо, ощущает. И вот он зовет на помощь врачей, сексологов, психоаналитиков. Мы не знаем, что это за человек, который среди грязи политики остался чистым, среди роскоши — нищим и всегда самим собой. Видимо, Фонтен полагает, что и добр-то император был от слабости. Между тем у каждого, кто прочтет «Размышления», остается впечатление огромной, хотя и мрачной силы.

Но почему же такое прекрасное, совершенное государство, каким была Римская империя, так быстро после Марка Аврелия погрузилось во мрак и смуту? Общество это, говорит Фонтен, не имело перспектив, ибо оно не знало научно-технического прогресса с его неисчерпаемыми возможностями роста. Поэтому кончается книга на оптимистической ноте — Рим погиб, но нам предстоит светлое будущее.

Из труда Фонтена рисуется такой образ. Марк Аврелий — последний осколок прежней культуры. На империю вот-вот хлынут варвары. Изнутри ее разрушает анархия и новое могучее духовное течение — христианство. Он же ничего не видит и не слышит, но мягко и бессильно протягивает руку, чтобы их остановить.

Татьяна Бобровникова

Глава 1

ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ ИМПЕРИИ

(27 г. до н. э. — 121 г. н. э.)

Полтора века истории

По официальной римской хронологии, считавшейся от мифического основания Города Ромулом, Марк Аврелий родился 26 апреля 874 года. В нашем летоисчислении эта дата соответствует 121 году н. э. Чтобы точнее соотнести ее с течением римской истории, скажем, что это был сто сорок восьмой год Империи, основанной Августом: 16 января 27 года до н. э. Октавий, внучатый племянник Юлия Цезаря, взял себе новое имя и на дымящихся руинах Республики установил новый режим. Природа этого режима была неопределенной, конституции не существовало, но он казался вечным. Государство возглавляли уже пятнадцать Цезарей — вернее одиннадцать, если не считать эфемерных носителей этого титула, обладателями которого становились отныне все правители. Одни из них были лучше, другие хуже; иногда их власть раздувалась сверх всякой меры, иногда правители вели себя очень скромно. Пресеклись уже две династии: Юлиев-Клавдиев (от Августа до Нерона, 27 г. до н. э. — 68 г. н. э.) и Флавиев (Веспасиан и его сыновья — Тит и Домициан, 68–96 г. н. э.). Вакуум, оставленный падением второй династии, которая, в свою очередь, утвердилась на развалинах первой, заполнила новая, которую в 121 году представлял Адриан. Прямой преемственности между всеми тремя вовсе не было.

В общем, фундамент у здания был солидный. Его архитектор Август оказался очень умелым; ему непрестанно воздавали хвалу. Наследники принимали его имя как залог благоденствия и зорко следили, чтобы поклонение ему не прекращалось повсеместно. Более того: только его имя они и почитали, делая все возможное, чтобы стереть из памяти людей или опорочить имя его непосредственного предшественника, в то время как сами вовсе не блистали добродетелями. В Риме не знали, что такое прогресс. Адриан был всем обязан Траяну и все делал наперекор ему. Но каков бы ни был по природе государь, будь он гениален, тщеславен или безумен, природа системы, налаженной Августом, пересиливала все — очевидно, потому, что была задумана в согласии с природой вещей. Поэтому надо вернуться к эпохе основания Империи: иначе нельзя понять политический, экономический и нравственный строй общества, при котором у сенатора Анния Вера III родился сын по имени Марк.

Когда умирала Республика (44–27 гг. до н. э.)

В результате убийства Цезаря, совершенного в Мартовские иды 44 года, образовалась пустота, заполнить которую преступникам было не под силу. Если Брут и Кассий думали восстановить Республику, уничтожив ее убийцу, то это были пустые мечты. Может быть, они хотели, чтобы не сбылась мечта Цезаря, но и это было неосуществимо. Никто никогда так и не смог сказать, что именно задумывал божественный Юлий и задумывал ли что-нибудь вообще. Понятно, что он хотел занять место, подобающее его необычайным способностям, а для этого надо было убрать старую элиту Города. Цезарь стал пожизненным диктатором, но собирался ли он, как подозревали, стать царем и основать монархию эллинистического типа со столицей в Риме или в Александрии?

Если он действительно вынашивал такие планы, то в глазах всякого истинного римлянина заслуживал смерти. После изгнания Тарквиниев все потомки Капитолийской волчицы инстинктивно ненавидели царей. Они были не против временного или даже пожизненного единовластия [7], но не переносили мысли, что такая власть может быть наследственной, стать чьим-то личным достоянием. Мы никогда не узнаем, справедливо ли Цезарю вменяли эти намерения. Некоторые думают, что он и сам не понимал, куда шел. Как ни велик был его гений, время, чтобы Рим получил институты, соответствовавшие его новой всемирной роли, еще не пришло.

Но система кланов, соперничавших на Форуме, уже не подходила для потребностей завоеванного мира. Так можно было с грехом пополам управлять областями Италии вдоль Тибра, но дальними провинциями муниципальная администрация ни технически, ни морально править не могла. Время грабежа и эгоцентризма кончалось — надо было изобретать новые сбалансированные структуры, что еще не укладывалось в сознании. Помпей и Цезарь соревновались, кто больше совершит подвигов в дальних походах, покоряли миллионы квадратных километров ради расположения нескольких тысяч римских избирателей. Хотели они только одного: триумфа в Капитолии и избрания на государственную должность. Но при том они должны были управлять огромными территориями: от Африки до Испании и Галлии, от Атлантического океана до Черного моря и Ближнего Востока. Что они собирались делать, лихорадочно расширяя границы колониальной империи, никто так и не узнал, потому что они ушли из жизни раньше, чем это стало понятно.

В какой-то момент показалось, что их наследство перейдет к Марку Антонию, в чьих руках находилось завещание Цезаря. Но никто не принял в расчет незаметно появившегося в Риме провинциала Октавия [8], внучатого племянника диктатора. Этот девятнадцатилетний юноша мог законно предъявить свои права как приемный сын, но рядом с великолепным помощником Цезаря он казался хрупким и невзрачным. Октавий же повел дело в высшей степени ловко; после десяти с лишним лет беспокойного, противоестественного, страшно циничного и бесчеловечного союза, благодаря которому соперники сдерживали друг друга, первым занял боевую позицию. Он выбрал себе Рим, Италию и Запад, Антоний поставил на Египет, Клеопатру и Восток: реальность против мечты, два стремления римской души. Дело в конечном счете решил ветер: посреди Средиземного моря, при Акции, флот Октавия 2 сентября 31 года до н. э. обратил в бегство флот Антония. Большой вклад в победу внес главный флотоводец Августа Агриппа. Безумная любовь Антония к Клеопатре ускорила его поражение. Известно, как победитель преследовал их и как они трагически кончили жизнь в Александрии.