На грани отчаяния

Не получается. Кисти мешают. В следующий раз надо делать лаз не круглый, а квадратный. Придется двигаться, царапая пальцам рук дно балана. Лежа на спине, это очень неудобно. Приходится помогать лбом. Но такими темпами я не доползу до пробки и к ночи. Надо работать интенсивней. Ведь скоро объявят тревогу.

Изо всех сил, отталкиваясь от всего, что меня окружало, всем, что у меня имелось, я стал медленно протискиваться внутри бревна к спасительной затычке. Пот потоками лился с меня, смешиваясь с кровью, сочившейся из ободранных рук и лица. Время не ощущалось. Сколько продолжалось это экзотическое путешествие внутри бревна, сказать невозможно. Наконец носки ног уперлись в жесткий тупик.

Все. Передышка. Сил больше нет. Необходимо накопить для решающего удара. Интересно, Бизон выбрался уже или нет? Если он на воле, то почему не разыскивает меня? Ведь договорились же: тот, кто первым выберется из бревна, сразу вытаскивает второго. Значит, наверное, валяется, как и я. Его-то вроде неглубоко засунули. Сам же помогал. Ну, пусть еще чуть-чуть поваляется. Теперь надо согнуть ноги в коленках и раз! Но что же это такое? Ноги не сгибаются для удара! Только слегка. Мешает теснота. Получается не удар, а слабый толчок! Пробка не поддается!

Перед глазами поплыли кровавые круги. Ноги заработали в бешеном темпе. Работа продолжалась до полного изнеможения. Все! Выхода нет и не будет. Нам с Бизоном казалось, что предусмотрено абсолютно все, но мы жестоко просчитались. Очевидно, своим дыханием я разогрел внутренность балана. Пробка разбухла и намертво закупорила выход. Я понял, что мне из бревна не выбраться никогда. Бизону тоже. Это конец…

Опять вспомнился сон. Как все-таки здорово было в гробу! И лежать удобно, и тепло, и поворачиваться можно во все стороны. А самое главное - быстрая смерть от удушья. Здесь не задохнешься при всем желании. Морозный воздух так и прет через проклятые отверстия. Сколько же мне придется умирать? Да и от чего? От неподвижности, от голода, от жажды? Или я сначала сойду с ума? Может быть, попробовать прогрызть балан зубами? Да нет. Это просто бред.

Но вот снова спасительная мысль. Я же быстрее всего замерзну! Какая роскошь! Говорят, замерзнуть легче всего во сне. «Там в степи-и глухой за-амерзал ямщик…» Теперь уже эта мелодия привязалась. Надо попытаться заснуть. Да, попробуй усни, когда все тело кричит от невыносимого желания согнуться. Притупилась боль от разодранной кожи на руках и лице. Тело перестало чувствовать холод. Хотя бы согнуть немного ноги. Все отдал бы за возможность сесть. Или хотя бы повернуться на бок. Попробуем… Нет, не получается. Отталкиваться нечем.

Только теперь до меня дошел весь ужас моего положения. Нет, смерти я не боялся. Резня между различными «мастями» зековского контингента в лагерях была обыденным явлением, и к этому давно привыкли.

Далеко не все провинившиеся и приговоренные сходкой воры в законе гордо принимали смерть на месте. Некоторые пытались избежать суровой кары, и кое-кому это удавалось. Спасенного от казни администрация тут же изолировала. Бывший вор автоматически переходил в разряд «сук» [10], которые, объединяясь, также подчинялись неписаному, но более раскрепощенному закону. По своему закону «суки» имели право работать в зоне и в связи с этим занимали самые престижные места. Работая нарядчиками, комендантами, добровольными дружинниками, заведующими столовых, бань, карцеров и других лагерных служб, они ревностно следили за порядком в зоне, оказывая помощь администрации и создавая давление на всех остальных заключенных. В некоторых отдаленных лагерях даже практиковалось создание «отрядов самоохраны», где наиболее заслужившим доверие «сукам», с малым остатком срока, выдавалось оружие, и они несли службу совместно с военизированной охраной.

Воры в законе при любой встрече с «суками» обязаны были их уничтожать. По этой причине и «суки» уничтожали воров также при первой возможности. Но и у «сук» были случаи нарушения закона. Сумевший избежать наказания переходил в клан «махновцев» [11] , которые вообще никакому закону не подчинялись. Существовали зоны, в которых несколько крепких мужиков держали власть в своих руках и не пускали туда представителей любой «масти». Называли они себя по разному: «дровосеки» [12], «лесорубы» [13].

Иногда, либо в виде наказания, либо просто от скуки, лагерное начальство кое-где смешивало воров в законе с «суками», «сук» с «махновцами» и так далее. В принципе ГУЛАГом это было запрещено. У каждого зека в сопроводительном деле на обложке крупно красовалась заглавная буква той группировки, к которой он принадлежал. Делалось это в целях безопасности, чтобы вор в законе не попал к «сукам» и наоборот. В центре страны этот порядок в основном соблюдался. На Севере же каждый начальник лагеря был в своем роде удельным князьком. Проверочные комиссии приезжали туда крайне редко, а то и не приезжали вовсе. Массовая резня была обыденным явлением.

Полная свобода действий давала администрации неограниченный простор для фантазии. Унылая солдатская северная жизнь требовала хоть каких-то развлечений. Например, наш начальник лагеря старший лейтенант Столов развлекался следующим образом. Он заходил в барак к заключенным и выменивал у них клопов. За спичечную коробку, наполненную клопами, он давал пачку махорки. Зеки были в восторге. Клопов в бараках море, а с махорочкой потуже. Сиюминутное получение вожделенной отравы полностью исключало угрызения совести по поводу дальнейшего использования кровожадных насекомых. Эти коробки Столов передавал надзирателю, который при посещении карцера высыпал туда ненасытных кровососов. Карцер представлял собой помещение в один квадратный метр. Меблировка состояла из привинченной к полу табуретки. Света не было. Спать можно было только сидя. Есть не давали совсем. Но водворенному в него и раздетому до нижнего белья правонарушителю было не до сна и еды.

Как только за надзирателем закрывалась дверь, со всех сторон на несчастного начинали сыпаться проголодавшиеся клопы и немедленно приступали к делу. Они залезали всюду: в рот, в нос, в глаза, в уши. Любое сопротивление им было бесполезно. Инстинктивно размазывая на себе раздутых от его же крови насекомых, испытуемый вызывал этим самым целые полчища маленьких вампиров, которые, почуяв любимый запах, сыпались на него с потолка, как горох, и спешили запустить свои челюсти в беспомощное тело, заживо поедаемого человека.

Через некоторое время из карцера доносился нечеловеческий вопль. Потом он стихал, превращаясь в хрип. На другой день проштрафившегося зека с блуждающим счастливым взглядом, тихонько хихикающего, выносили из карцера на носилках.

- Я самый лояльный начальник лагеря на Севере. Другие дают нарушителям режима по десять, двадцать суток, а я только одни! - радостно хохотал Столов. - И исправляемость у меня выше!

Где мужиковатый начальник подхватил слово «лояльный», было совершенно неизвестно. Но употреблял Стулов его довольно часто и со смаком.

Исправившихся на зоне было несколько десятков. Одни, вихляясь и лихо забрасывая ноги вперед, бродили между бараками, счастливо улыбаясь каждому встречному. Другие охотно вступали в беседу, причем уловить суть их речи было весьма проблематично. Третьи при возгласе «в карцер!» бросались на землю и, подвывая, с перекошенными от ужаса лицами изо всех сил царапали ее ногтями.

А Столов шел в бараки за новой порцией клопов.

Некоторые начальники лагерей развлекались тем, что смешивали «масти». Прогремевшая на весь Советский Союз в пятидесятые годы пересыльная тюрьма на Колыме, прозванная «Прожаркой», стала знаменита тем, что ее администрация в значительных масштабах практиковала уничтожение преступного мира его же руками.

Из «воровской» камеры брали несколько воров в законе и помещали их в «сучью». Моментально население земного шара уменьшалось на это же количество. Потом из «сучьей» - в «воровскую». Опять уменьшение. Вероятно, такой статистики не существует, но очевидцы утверждают, что громадное количество антиобщественных элементов отъехало из данного уютного учреждения в мир иной именно с помощью этого уникального метода. К резне в северных лагерях привыкли и стали относиться к ней, как к неизбежности. Смерть не пугала почти никого.