Всем смертям назло. Записки фронтового летчика

В ту же секунду воздух над фонарем прострочила пушечная трасса. Ее красные шарики прошли так близко, что мне даже послышался тонкий свист пролетавшего снаряда. Оглядываюсь, бросаясь в сторону: подкарауливший меня немец бьет издалека, метров с четырехсот, приткнувшись к прицелу, — и не замечает, как выскакивает сбоку машина Крючко. В упор всаживает Виктор длинную пулеметную очередь из обоих «шкасов». Немец перевернулся, густо задымил и, кувыркаясь, отправился к земле…

Уже сорок минут кипит небо. На всех высотах до пяти тысяч метров ревут моторы, грохочут пушки и пулеметы, неудержимо несутся к целям наши реактивные снаряды. Нам приходится трудно, очень трудно — численный перевес на стороне немцев. Напарника я потерял, врезавшись в одном из боевых маневров в небольшое кучевое облачко, висевшее над полем боя. Выскочил — нестерпимо ярко брызнуло в глаза солнце, и я поздно разглядел торопящихся ко мне четырех немцев. Уходить бесполезно: скорость у них больше, догонят. Позвать на помощь? Без радио не позовешь. Спикировать? Тоже достанут, машины у них тяжелые. Значит — конец?!

Откуда-то из глубины сознания обжигающей струей вдруг пробилась эта предательская мысль. До мельчайших подробностей вспомнилось потом, о чем думал, что делал, когда самолеты врага зажимали в железные «клещи» и казалось, что нет никакой возможности вырваться из беды, как обостренным зрением различал на бледной синеве неба отсвет трассирующих пуль, как отдавались в висках одновременно и тяжелые удары собственного сердца, и глухой стук рвущихся снарядов. Но где-то в глубине души нашлись силы, которые поднялись над отупляющим отчаянием, над бессилием обреченности — и разорвались тиски оцепенения и страха. Пронизанный одним желанием, одной страстью победить во что бы то ни стало, разум отыскал решение — единственно правильное и спасительное.

Игра со смертью началась. «Мессеры» находились совсем близко. Почувствовал: вот-вот полоснут огнем. Резкий бросок влево и вверх. Они проскакивают мимо, не успевая повторить такой крутой маневр, слишком велика инерция их машин. Сделали круг и снова ко мне. Еще броски — с набором высоты, в разные стороны, на встречных с ними курсах. Им каждый раз приходится выполнять для нового захода почти полный круг, а я за это время успеваю подниматься все выше и выше — вниз уходить одному нельзя, там подошла новая группа немецких истребителей.

Такими бросками я затащил своих преследователей уже за пять тысяч метров. Жалит мысль: «Четверо против одного… Без напарника сожрут, если отступить… Надо поймать момент, хоть одного гада подловить в прицеле… Обязательно надо!»

На большой высоте, где острее ощущается нехватка кислорода, прыткости у немцев поубавилось. Я же чувствовал себя отлично, мысленно благодаря нашего школьного физрука Шварца, который делал из нас в спортзале, по его выражению, настоящих мужчин.

Есть, самый настырный, очевидно старший среди четверки, попался. На гашетки: огонь! огонь! «Мессер» дернулся, нехотя свалился на крыло, траурно задымив черным закрученным шлейфом.

Где остальные? Успели окружить. Тот, что позади, сейчас начнет стрелять. Резко кидаю машину вниз, мотору даю форсаж — и тут же «горка», носом в небо. В глазах потемнело от перегрузки. Немец проскочил, оказался впереди, заполнил сетку моего прицела. Огонь! «Мессершмитт» вспыхнул факелом.

Оставшаяся пара ухнула, как в прорубь, вниз, и я остался один.

На стоянке я с трудом выбрался из самолета, ступил на траву — ноги подкосились…

Мы уставали. Нас шатало ветром. Мы забывали, что кроме воздушного боя есть какая-то иная жизнь. Мы постоянно были свидетелями гибели товарищей и потеряли способность изумляться своему возвращению из боя живыми и невредимыми вопреки здравому смыслу и элементарному подсчету соотношения наших и вражеских сил, вопреки всяким теориям вероятности и невероятности.

Пролетела еще одна фронтовая ночь, и народившийся день вновь звал нас в полет, в бой, в новые смертельные схватки…

Подвиг Виктора Крючко

К нам на аэродром завернула бригада фронтовой кинохроники на двух полуторках-фургонах, оборудованных под фотолаборатории. Они снимали наши взлеты и возвращения, летчиков и механиков. Не могли только заснять настоящий, как они говорили, «в натуре» воздушный бой. Их командир, молодой лейтенант, даже просил свозить его в боевой вылет на нашей УТИ-4 — двухместной учебной «спарке», но этого, конечно, никто не разрешил: учитывая возможность встречи с воздушным противником, было бы безумием выпустить безоружный самолет, подвергая смертельной опасности летчика и кинооператора.

Однако заснять схватку с немецкими истребителями им все-таки удалось. И после этого, неожиданно для себя, я убедился, как по-разному видится воздушный бой его участникам и наземным наблюдателям.

Со своим напарником сержантом Виктором Крючко я возвращался домой после штурмовки вражеской колонны между Таганрогом и Ростовом. Вылетали мы с парами Щербакова и Тихонова. Над целью на нас навалились «мессеры», пришлось принять бой. Держаться вместе не удалось, на каждого приходилось по две-три пары самолетов противника, и нам оставалось только обороняться — горючее и боекомплекты почти полностью оказались израсходованными при штурмовке. Покрутившись в глубоком вираже, мы с Виктором свалили машины в штопор, вышли из него у самой земли и, оторвавшись от немцев, на малой высоте пошли к себе.

Показался наш аэродром у подножия пологого холма на краю густой рощи. Погода ясная, в небе — ни одного самолета. Еще минута-другая, и можно выпускать шасси. Поднялись до двухсот метров, довернулись для захода на посадку без круга, прямо с курса. И вдруг впереди, совсем рядом, продымили несколько пулеметных трасс. Сверху. Со стороны солнца. Кто это? Сколько их? Где они? Мгновенно бросился влево и увидел: три пары «мессеров», обстрелявшие нас, плотным — крыло в крыло — развернутым фронтом выходят из пикирования.

Положение — хуже губернаторского… У нас ни бензина, ни боеприпасов — лишь неприкосновенный запас того и другого. Теперь все решит выдержка. Отвернешь — тотчас раскаленным кинжалом вонзятся в самолет свинцовые струи. Рывком выхожу строго навстречу немцам, лоб в лоб. Крючко — справа рядом.

Дистанция стремительно сокращается. «Мессер», идущий в центре, занервничав, открыл огонь. При виде чужих машин, ощетинившихся черными стволами, становится жутко. Но сворачивать нельзя. Свернешь — смерть.

Дрогнула стена из «мессеров». Веером рассыпались в стороны фюзеляжи с крестами. Один из фашистов неосмотрительно рванул самолет на вертикаль, показав брюхо в моем прицеле, — в тот же миг от короткой шкассовской очереди он задымил и круто провалился вниз.

«Мессер», оставшийся без напарника, заметался, пытаясь к кому-нибудь пристроиться. «Зеленый, новичок!» — все свое внимание я сосредоточиваю на нем, бросив машину в переворот и выйдя из полупетли левым боевым разворотом «через плечо». И тут мое правое крыло прошила пулеметная очередь. В следующий миг между мной и тем, который подкрался ко мне, выскочил откуда-то снизу Крючко. Из-под крыла его самолета продымил к немцу реактивный снаряд. «Мессер» вспух взрывом и, раскручивая дымную спираль, повалился на землю. Оставшиеся «мессеры» вскоре тонкими черточками растаяли на горизонте.

На стоянке нас вытащили из кабин, качали, пожимали руки, хлопали по плечам. Оказывается, за боем наблюдал весь полк. Кинооператоры неожиданно-негаданно для себя увидели и засняли настоящий воздушный бой — совсем близко, на малой высоте. Они горячо радовались не только весьма удачной съемке, но также и тому, что бой, как им казалось, закончился так легко и красиво.

Мы же с Виктором едва держались на ногах — столько сил ушло на эту короткую двухминутную схватку, которая показалась нам вечностью.

Операторы закрылись в фургоне и к вечеру успели сделать фильм о нашем бое. Между деревьев натянули маленький экран. На траве расположились все свободные от службы. Табачный дымок расплывался в безмятежно-неподвижном воздухе — даже прерывисто воющий гул немецких ночных бомбовозов не нарушал ощущения тишины. Глухо застучал переносной движок, раздался ровный стрекот портативного кинопроектора.