Алиенора Аквитанская

Как бы там ни было, приготовления шли полным ходом, и 17 июня, накануне того дня, когда предстояло тронуться в путь, Сугерий вызвал Эрве, своего приора, на которого собирался оставить аббатство на время своего отсутствия. Он повел Эрве в соборную усыпальницу и, — на случай, если король скончается в его, Сугерия, отсутствие, — указал место справа от алтаря, где следовало вырыть могилу. Сугерий подумал обо всем.

В тот же день Людовик VI простился с сыном. Болезнь усугублялась, и его большое тело стало неподъемным, он обессилел, тяжело дышал и обливался потом. В последний раз он наставлял наследника, на которого возлагались надежды королевства и которого ему, возможно, больше не суждено было увидеть: «Защищай священников, бедняков и сирот, и охраняй право каждого». Юный Людовик, растроганный до предела, преклонив колени, внимал прощальным словам: «Храни тебя всемогущий Господь, чьим именем правят короли, дорогое мое дитя; ибо, если судьбе будет угодно, чтобы я лишился вас, тебя и твоих спутников, мне больше незачем будет дорожить ни королевской властью, ни самой жизнью».

Можно было не сомневаться в том, что юноша благоговейно сбережет в памяти подобные слова. Людовик Младший в свои шестнадцать лет был настолько серьезным и степенным, насколько только можно было ожидать от будущего короля; иной раз его отцу хотелось даже видеть его менее мечтательным и более воинственным. В детстве, не рассчитывая на то, что ему придется взойти на престол, он проявил себя в аббатстве Сен-Дени прилежным учеником, а благочестие королевского сына и монахам служило примером! Он ни о чем другом и не мечтал, кроме того, чтобы когда-нибудь слить свой голос с их голосами, и ничто его не занимало, кроме грамматических упражнений и пения псалмов. Но однажды утром принцу пришлось внезапно покинуть столь желанную для него размеренную жизнь, заполненную учебой и молитвами. Сугерий собщил, что отец немедленно призывает его к себе из-за внезапной кончины Филиппа, старшего брата Людовика. Произошел нелепейший несчастный случай: юноша с несколькими спутниками верхом возращался во дворец, и едва он, вброд переправившись через один из рукавов Сены, выбрался на берег, как под копыта его коня кинулась убежавшая с какого-то двора свинья. Испугавшись, конь взвился на дыбы, и юноша, хотя и был превосходным наездником, не удержался в седле и перелетел через голову животного. Когда его подняли, жить ему оставалось всего несколько мгновений. Трагедия разыгралась молниеносно. Три дня спустя юного Филиппа, на которого возлагалось столько надежд, похоронили под сводами Сен-Дени, а Людовику пришлось расстаться с надеждами на безмятежное продолжение учебы и жизнь в каком-нибудь монастыре. 25 октября 1131 г. отец привез его с собой в Реймс; и девятилетний Людовик, со скипетром в руке, принял оммаж [6], принесенный его главными вассалами.

Затем он спокойно вернулся в королевское аббатство к прерванным занятиям. И вот его снова от них отрывают, так же внезапно, как в первый раз, и сообщают, что он должен вступить в брак с аквитанской наследницей. Смирившись с тем, что ему приходится поступать не по своей воле, он покорно, день за днем, под защитой аббата Сугерия приближается к стенам Бордо и дворца Омбриер.

Итак, сыграли свадьбу. Сидя рядом с ослепительной красавицей в пунцовом платье, только что ставшей его женой, Людовик, так же, как окружавшие его рыцари, чувствовал себя в новой обстановке несколько потерянным: огромная возбужденная толпа, местные жители, державшиеся смелее и носившие более короткие одежды, чем люди, населявшие Иль-де-Франс или Шампань, их речи на малопонятном лангедокском языке, их непривычно шумное поведение и пылкие восклицания, — от всего этого им было немного не по себе, и только потом, во время свадебного пира, в атмосфере всеобщей радости, пропасть между северянами и южанами стала мало-помалу сокращаться. Этому немало способствовали вина Гиени, в изобилии подносившиеся стольниками и пажами сеньоров, и не смолкавшие песни трубадуров, размеренный звон тамбуринов и рукоплескания пировавших. Южное веселье в полную силу выплескивалось перед глазами юной аквитанской герцогини, которая прекрасно себя чувствовала в роли хозяйки дома, ставшей для нее привычной еще при дворе ее отца. Она была красива и сознавала свою красоту, о которой ей беспрестанно твердили в стихах и в прозе. Она почти не удивилась тому, что судьба, в несколько недель сделавшая ее герцогиней, теперь манила ее королевской короной; она прекрасно знала, что отдаст свою руку только очень знатному сеньору, а аквитанские герцоги считали себя вполне равными своему государю. Этот государь предстал перед ней в обличье немного хрупкого, немного робкого, но приятного юноши. И самоуверенная Алиенора с удовольствием замечала по тем взглядам, которые обращал к ней молодой принц, что тот отчаянно в нее влюбился.

Свадебные торжества, по обычаю того времени, продолжались несколько дней. Людской поток беспрестанно тек в обоих направлениях между Бордо и высотами Лормона, где издали яркими пятнами выделялись на фоне зелени шатры королевской свиты. Лодочки то и дело сновали взад и вперед через реку, поскольку в те времена через Гаронну еще не был переброшен мост, чему северные бароны немало удивлялись. Один Сугерий и в этой легкомысленной обстановке сохранял озабоченное выражение лица. При мысли о старом короле, который умирал там, на берегах Сены, глубокие складки залегали у него на лбу; и он подолгу совещался с Жоффруа дю Лору, бордоским епископом. Оба постарались сократить празднества настолько, насколько это было возможно сделать, не рискуя вызвать разочарование горожан, окрестных жителей и баронов, прибывших из своих отдаленных владений в Гаскони или Пуату, чтобы воздать почести своему сюзерену.

И среди всего этого праздничного шума, осыпанная подарками, под звуки еще не смолкших флейт и тамбуринов, Алиенора прощалась с младшей сестрой, с домочадцами и с дворцом Омбриер, где прошла почти вся ее юность. Наверное, хоть и была она веселой и решительной, но все же, переправившись в свою очередь через Гаронну, обернулась и долго смотрела на город в свете заходящего солнца, на Бордо с его сумрачными укреплениями, колокольнями его собора и девяти его церквей, четко обрисованными на фоне золотистого неба, колоннами старого дворца Тютелль, стоявшего совсем рядом с городскими стенами, и древними аббатствами, выстроенными чуть поодаль; Сен-Серен, Сент-Эвлали, аббатство Святого Креста на берегу — словом, на весь этот столь почитаемый ею уголок земли, который можно было охватить единым взглядом, уголок, приютившийся в плавной и мирной излучине реки и породивший истории, которыми ее убаюкивали в детстве; о святом Стефане, явившемся одной бедной женщине, о роге святого Роланда, самим Карлом Великим положенном на алтарь Сен-Серена, — породивший и старинную кантилену:

Всадники длинной цепью тянулись по дороге, ведущей к Сенту. И только переправившись через Шаранту и добравшись до тайбурского замка, Людовик и Алиенора остались наконец одни в приготовленном для них брачном покое.

II

Во дворец Сите

Такие же радостные восклицания, какими их провожали в Бордо, они услышали, добравшись до Пуату. Пуатевинская толпа, хотя, должно быть, менее шумно и менее бурно, чем жители Бордо, но столь же рьяно показывала, что одобряет союз лилии и оливы. Церемония, совершавшаяся в соборе святого Петра, — не в том здании, которое мы знаем сейчас, а в другом, более раннем, стоявшем на этом месте до XII или XIII в. — была, впрочем, с феодальной точки зрения не менее важной, чем обряд в соборе святого Андрея, поскольку именно здесь, в Пуатье, новобрачные должны были получить корону герцогов Аквитании. Этот древний меровингский город на протяжении нескольких веков был излюбленным местом пребывания герцогов и их основным феодом: именно здесь их короновали, именно здесь вассалы приносили им клятву верности. И, если наиболее ранние упоминания о самой Алиеноре и ее детстве относятся к Бордо, — считается, что она родилась в замке Белен, стоявшем неподалеку, а детство провела во дворце Омбриер, — то история ее династии связана, главным образом, с Пуатье. История эта была богатой и разнообразной уже к тому времени, когда были коронованы Людовик и Алиенора, и несла на себе отпечаток личности деда последней, Гильома Трубадура.