Алиенора Аквитанская

Но аквитанские владения были не только более обширными, чем Иль-де-Франс, они были и богаче. «Цветущая Аквитания, — писал о ней монах той эпохи, Эриже Лоббский, — … сладкая, словно нектар, благодаря своим виноградникам, покрытая лесами, богатая плодами, изобилующая пастбищами». У Аквитании был широкий выход к океану, и порты ее благоденствовали. Бордо с древних времен и Ла-Рошель с недавних пор (поскольку город был средневековой постройки) экспортировали вино и соль; Байонна стала центром китобойного промысла. Благодаря всем этим богатствам аквитанские герцоги, — некоторые из них именовали себя «герцогами всей аквитанской монархии», — издавна прославились тем, что вели более роскошный образ жизни, чем французские короли.

И потому гости, собравшиеся на богатый пир, устроенный во дворце Омбриер после венчания в соборе святого Андрея в Бордо, были проникнуты сознанием важности события; а приглашенных было около тысячи, не считая простого народа, теснившегося на задних дворах и в окрестностях замка: каждый мог рассчитывать на свою долю угощения, так как обычай требовал на свадьбе принца выставлять бочки с вином и жарить огромные туши для всех желающих.

Дворец Омбриер, чье название этим знойным летом утешительно напоминало о прохладе [5], занимал юго-восточный угол большого четырехугольника, образованного укреплениями древнего римского города, омываемого водами Пег и Девезы; еще и сейчас можно разглядеть следы его очертаний: Бордо XII в. располагался в прямоугольнике, ограниченном площадью Биржи, улицей Старой Башни, площадью Рогана и Дворцовой площадью, получившей свое название как раз от дворца Омбриер. Это была мощная крепость с возвышавшимся над берегами Гаронны донжоном «Арбалестейр»: большой прямоугольной башней (18 на 14 метров) с толстыми стенами с контрфорсами. Нынешняя улица Пале-де-л'Омбриер проходит как раз по середине того места, где был двор замка, еще существовавший в XVIII в., так же, как и главный зал; тот и другой были окружены куртиной длиной примерно в сотню метров, укрепленной двумя башнями, полукруглой и шестиугольной.

Теперь представьте себе этот зал и этот двор, заполненные гулом озабоченно снующей между столами толпы пажей и стольников, разрезающих мясо и наливающих вино гостям. Ради того, чтобы присутствовать на этой свадьбе, собрался весь цвет аквитанской знати — не только такие крупные вассалы, как Жоффруа де Ранкон, правитель Тайбура, но и те мелкие сеньоры, жившие в сельской местности, чьи имена мелькают в грамотах, какие-нибудь Гильом д'Арсак, Арно де Бланфор, а то и мелкие владельцы из отдаленных крепостей Лабура или Ломани. Кроме того, король Франции пожелал, чтобы у его сына была внушительная свита: около пятисот рыцарей, и не из последних, поскольку среди них были такие могущественные феодалы, как Тибо, граф Шампани и Блуа; Гильом де Невер, граф Оксерра и Тоннерра; Ротру, граф Перша, и королевский сенешал Рауль де Вермандуа. Вместе с ними явились главные прелаты Иль-де-Франса, такие, как Жоффруа де Лев, епископ Шартрский, которого, по словам летописца, вышло встречать в Бордо «все аквитанское духовенство». И то, что возглавлял это посольство, под палящими лучами июльского солнца сопровождавшее по всем путям и долам юного наследника французской короны, сам аббат Сугерий, доверенное лицо короля, достаточно ясно говорит о том, какое значение приобретал в глазах Людовика VI брак его сына с аквитанской наследницей.

Брак, собственно говоря, несколько поспешный, в отличие от большинства союзов того времени, нередко заключавшихся тогда, когда главные заинтересованные лица еще лежали в колыбели. В самом деле, всего три месяца прошло с тех пор, как гонцы, явившиеся в королевский замок в Бетизи, где находилась тогда резиденция французского короля, известили его о смерти их сюзерена, Гильома, герцога Аквитанского. Смерть его была, надо сказать, неожиданной: Гильому было всего тридцать восемь лет, и незадолго до того, покидая свою провинцию, чтобы отправиться паломником в Сантьяго-де-Компостела, он выглядел вполне здоровым и полным сил. Но ему не удалось добраться до святилища, где он намеревался встретить Пасху: 9 апреля, в Страстную Пятницу, болезнь, о которой летописи никаких подробностей не сообщают, свалила этого исполина, обладавшего сказочной физической силой и невероятным аппетитом: о нем рассказывали, будто он за один присест мог съесть столько же, сколько восемь обычных людей.

Перед смертью Гильом больше всего беспокоился о своей старшей дочери, Алиеноре. Семь лет назад он потерял единственного сына, Эгре, и теперь Алиеноре предстояло унаследовать огромные и обременительные аквитанские владения, с их опасными соседями, такими, как графы Анжуйские, только и дожидавшиеся удобного случая, чтобы расширить с выгодой для себя общую границу, и беспокойными вассалами, в том числе — мелкими гасконскими сеньорами, исстари непокорными и стремящимися к независимости.

Исполняя последнюю волю герцога, некоторые из сопровождавших его паломников повернули назад и направились в Иль-де-Франс. Пока что смерть Гильома должна была для всех оставаться тайной: надо было предупредить любые попытки мятежа или освобождения. Явившись с печальным известием к королю Франции, они подчинялись феодальным обычаям: ведь сюзерен был обязан оказывать покровительство женщине, находившейся в вассальной зависимости от него, а в случае, если речь шла о девице или вдове, выдать ее замуж; но, кроме того, они должны были передать ему предложение герцога Аквитанского, который перед смертью пожелал, чтобы его дочь стала женой наследника французского престола.

Король Людовик VI, который всю свою жизнь только тем и занимался, что усмирял мелких сеньоров, отличавшихся грабительскими наклонностями или недостойным поведением, и потратил немало сил, пытаясь мирным путем удержать за собой жалкие клочки земли, лучше любого другого мог оценить предложенный ему бесценный дар, позволявший распространить королевскую власть так далеко, как дорого он и рассчитывать не мог, и присоединить к владениям королевской семьи самые лучшие земли. В то время он был болен, и болен очень тяжело: он страдал, как тогда говорили, «злокачественным поносом», — то есть у него был приступ дизентерии. Двумя годами раньше та же болезнь уже укладывала в постель этого неутомимого воителя. Тогда Людовик от нее оправился, но на этот раз положение было настолько серьезным, что к нему уже призвали Сугерия, аббата из Сен-Дени, который с давних пор был его доверенным лицом. И тот, получив послание аквитанских сеньоров, тотчас, по обычаю, созвал королевских советников. Решение было единодушным: предложение следует принять, ответить согласием без промедления, и не поскупиться, ничего не пожалеть, лишь бы ублажить аквитанскую гордость и достойно принять молодую герцогиню.

Сугерий немедленно занялся приготовлениями к отъезду. Этот маленький энергичный и предусмотрительный монах, выходец из семьи сервов, возвысившийся до звания королевского советника, развил бешеную деятельность. Отряд в пятьсот рыцарей — самое крупное посольство из всех, какие только бывали, и первое, направленное в аквитанские владения с момента восшествия на престол династии Капетингов, — требовал предусмотреть не только множество подстав, но и повозки, вьючных животных, снаряжение для лагеря, палатки и полевые кухни. Нам хотелось бы найти подробные сведения об этом походе, узнать, к примеру, какие подарки везли для молодой жены и ее окружения. Правда, летописец того времени, автор «Хроники Мориньи», с жаром утверждает, что потребовались бы «уста Цицерона и память Сенеки для того, чтобы описать богатство и разнообразие этих даров и передать роскошь и пышность этой свадьбы», но отсутствие подробностей оставляет наш разгоревшийся аппетит неутоленным. Сам же Сугерий, рассказывая о жизни Людовика VI, ограничивается простым упоминанием о «несметных богатствах»… Он был куда более многословным, когда описывал королевские дары, отходившие по составленному тогда же завещанию аббатству Сен-Дени: роскошная Библия в переплете, украшенном золотом и драгоценными камнями, золотая кадильница в сорок унций весом, золотые подсвечники, весившие сто шестьдесят унций, золотая чаша, украшенная драгоценными камнями, десять шелковых мантий и великолепный гиацинт, унаследованный королем от его бабки Анны, дочери киевского князя, — этот камень аббат хотел вставить в терновый венец большой статуи Христа в Сен-Дени.