Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)

Между прочим, я не мог вспомнить и долго искал среди бунинских рассказов рассказа «Заяц», пока не догадался, что это «Русак». Так ведь?

Неужели Вы не любите, а только «признаете» Бунина? Не знал этого. Впрочем, как не знал и того, что Тамара Григорьевна любила Бунинскую прозу столь же горячо, как и я. Мы с нею почему-то никогда о Бунине не говорили, хотя я давний его почитатель.

Дорогой Алексей Иванович.

Вы, конечно, правы: не «Заяц» у Бунина, а «Русак». А вот что я не люблю Бунина — об этом я докладывала Вам уже не раз, Вы позабыли. Я понимаю, что он очень хороший писатель, но я не люблю человека, стоящего за его вещами, — не люблю два элемента: жестокость и чувственность. Мне чужд, тяжел, неприятен его душевный мир. (Так же как я терпеть не могу Мопассана.) Самые жестокие вещи Чехова — «В овраге», «Мужики», «В море» — почему-то не ранят так мою душу, как Бунинские рассказы. Кроме того, мне неприятна густота его прозы, излишняя любовь к вещности, к конкретности. Что поделаешь, таков мой субъективный вкус.

Счастлива, что Вам полюбились мои заметки о Т. Г., хотя я сама ими еще совсем недовольна: больше надо вспомнить, богаче. Вернувшись в Москву, пошлю Вам экземпляр.

Сижу я здесь за столом с Кабо (автор книги «В трудном походе» — помните? хорошая, смелая повесть о школе); с Ел. Серг. Романовой (специалистка по американской литературе, работает в Союзе Писателей, недавно ездила в Америку с В. Ф. Пановой); и Фридой. К сожалению, Фрида завтра уезжает и я остаюсь одна-одинешенька, потому что и Кабо, и Романову я знаю мало.

За соседним столиком сидит Калакуцкая (мерзавка из Детгиза, уничтожавшая «Солнечное вещество»); еще подалее — Щербина с женой и О. Мальцев… Окромя подлецов есть тут, конечно, и милые люди — но — чуждость моя, нестираемая, всем и всему — растет. Интересует меня здесь Белинков, автор книги о Тынянове, которую советую Вам прочитать — я иногда захожу к нему, но очень ненадолго, потому что он болен.

Чувствую я себя здесь не весьма хорошо, ибо рядом за стеной живет отъявленный хам поэт Поделков, который ночью стучит на машинке и читает вслух свои стишата. Однако я все же заставила себя начать работать; работаю четыре часа в день и гуляю два. Сердце побаливает и на душе невесело, но, кажется, мне уже удается помаленьку взнуздать себя.

Пожалуйста, пишите мне. Каждое Ваше письмо для меня радость.

С деньгами туго, туго… Беда! Ах, как мне не хочется, чтобы Вы взялись за сценарий!

Дорогой Алексей Иванович, как обрадовалась я Вашей статье! Понравилось мне ее негодование. Не знаю, искалечена ли она; думаю, нет, потому что голос Ваш слышен в ней полным звуком. Она так убедительна и я бы сказала грозна, что, боюсь, не будет иметь решительно никакого действия: ее примут к сведению, но не к руководству [242].

Однако кто-нибудь услышит.

Дорогая Лидочка!

Получил Вашу открытку. Спасибо. Ваш парадокс — относительно того, что статья моя «слишком убедительна и даже грозна», чтобы ее «приняли к руководству», — до меня, признаться, не дошел. Такого расчета у меня и не было, и быть не могло, — уже по одному тому, что меня зовут А. И., а не Н. С. [намек на Никиту Сергеевича Хрущева. — Е.Ч.]. И вообще писал я в расчете на читателя, а не на начальство. Именно поэтому я, как Вы знаете, отказался публиковать статью полностью в «Новом мире» и согласился, чтобы ей выломали самые острые зубы и напечатали все-таки в «Литературной». Вы пишете, что мой голос звучит в статье полным звуком. Я позаботился об этом. После зубодерных операций я своими руками обточил все острые углы и зазубрины. Но в последнюю минуту, уже перед сдачей номера в печать, из статьи выдрали еще три абзаца. После этого мне кажется, что статья просто шамкает, а не «звучит полным звуком».

Как же Вы живете, Лидочка, в Малеевке? Как работается? Много ли успели сделать?

Мы к 1.IV послали Корнею Ивановичу для его библиотеки три ящика игрушек, но позже, когда отправили, пожалели, что сделали это. Хороших игрушек совсем нет. Почти сплошь — хлам. Попав в игрушечный магазин (а нам удалось проникнуть в новый, еще не открывшийся магазин, где все игрушки еще лежали в ящиках и коробках), я вдруг превратился в ребенка, и весь этот хлам засверкал в моих глазах алмазами.

— Дайте это… и это… и это…

А дома посмотрел: не алмазы, а черепки.

Детям, конечно, и это барахло доставит радость, но библиотеку Чуковского оно не украсит — это я понимаю. Передайте, пожалуйста, Корнею Ивановичу: пусть он оставит то, что достойно находиться в библиотеке, а остальное раздаст ребятишкам. А я, буде мне попадется что-нибудь действительно интересное, стоящее — куплю и пришлю. То есть буду покупать и присылать.

Дорогой Алексей Иванович.

Насчет Вашей статьи я все-таки стою на своем: сколько бы ни спилили там зубьев, а голос Ваш — горький, трудный и гневный — в ней слышен. И вывод — гораздо более обширный, чем делаете Вы из своих примеров, читатель сделает сам.

Нет, к своим воспоминаниям о Т. Г. ничего не прибавила с тех пор, как показывала их Вам в Москве. Но прибавлять помаленьку буду — и Вам посылать.

Что это Вы пишете об игрушках? Уверена, что К. И. рад и тронут. Я буду в Переделкине дней через пять — погляжу.

Отсюда я уезжаю 13-го.

Сюда приехал — и сидит рядом со мною — поэт Д. Самойлов, с которым я давно хотела познакомиться. Помните, я читала Вам его стихи? Ну вот, теперь я у первоисточника; он вчера читал целый вечер мне и еще кое-кому — чудесные стихи! настоящий поэт! и человек видимо умный и стоящий. Он здесь со своей машиной, которую сам водит; завтра он повезет нас в Бородино.

Напоследок — просьба к Вам: возьмите в библиотеке № 3 «Вопросов литературы» и прочитайте там рецензию Ф. Левина на мою книгу [243]. Рецензия «очень положительная» — и при этом отрицающая возможность применения ленинградского опыта. Не ответить ли — в том же журнале? Подумайте и напишите.

Лидочка, я прочел статью Ф. Левина в «Вопросах литературы». Статья, конечно, высоко и справедливо оценивает Вашу книгу. Я бы на Вашем месте отвечать не стал, да и не вижу, признаться, что можно ответить. Левин Вас деликатно попрекает за то, что Вы не пытаетесь показать, где и как в современных условиях можно использовать «ленинградский опыт».* А те, кому нужно, сами, независимо от положительных и отрицательных рецензий, возьмут, и уже берут, из Вашей статьи то, что облегчит их редакторскую или писательскую работу.

_____________________

^*А ведь опыт этот действительно был уникальным, и взять его в нынешних условиях целиком нельзя, можно только вдохновиться его идеями, заразиться его пафосом. Чтобы опыт повторился, нужно, чтобы родился новый Маршак, новая Габбе, новая Чуковская. А такие плеяды по желанию не возникают.

Дорогой Алексей Иванович.

Насчет рецензии Левина — я тут с Вами не согласна. В моей книге — и в Маршаковской главе и в предыдущих, особенно в «Редакционном оркестре», содержится призыв работать иначе, перестроить редакционную работу. Дело не в том, чтобы работать непременно «как Маршак»; дело в том, чтобы работать в искусстве, а не в казенном заведении. Прогрессивный критик должен был бы этот призыв подхватить… А Левин поступил иначе: он похвалил книгу и автора, но перемены, видите ли, неосуществимы! Мне же перемены дороже, чем книга и автор. Затем: я не считаю красивым поступком объяснять мне в рецензии, что у нас нет и не может быть направлений. У меня в книге мысль о различных направлениях проскочила чудом — и — этому бы следовало радоваться молча.