Дидро

Главному ли редактору было объяснять, что такое буква «А»?

На ту же букву «А» вперемежку с уже названными статьями и статьями «Африка», «Анархия» идут его маленькие заметки — «Абиен» о малоизвестном народе древности и «Anjminable» — «мерзкий, отвратительный, гнусный».

А сколько труда должен был положить Дидро, чтобы для статьи «Сокращения» выписать и строго по алфавиту расположить сокращения, встречающиеся у древних латинских авторов, в древних надписях и медалях! Правда, он знал и любил латынь. И одно из латинских изречений, сокращение которого он привел — «Дружба создает памятники», — Дидро мог бы сделать своим девизом.

Он еще в лангрском коллеже мечтал о путешествиях, но до тех пор, кроме Лангра и Парижа с его предместьями, не побывал нигде, Венсенн тоже только в трех лье от Парижа.

Но когда он писал заметку о египетской траве «Абисус», он словно бы жил на берегах Нила. Когда писал об «Акара» (Акараль) — местности в Парагвае, застроенной иезуитами, он восторгался пышной природой Центральной Америки, но совсем бы не хотел жить под эгидой святых отцов из ордена Иисуса.

Дидро знал все и о бразильском растении «Акарижилаб», хотя и написал о нем всего несколько строк.

Интересно было писать и о чужом, далеком Африканском материке, изучать карты, читать записки путешественников.

От географии он бросался к мифологии, объяснял, что такое «Ашор».

А значение слов! Он очень радовался, когда ему удавалось объяснить разницу между тремя словно бы очень близкими понятиями: «старое», «старинное» и «античное» (древнее), объяснить так, чтобы поняли не только читатели, но и читательницы. «Мода стара, когда она только вышла из употребления. Она становится старинной, когда проходит много времени с тех пор, как она была в ходу, и античной, когда времени проходит еще больше».

Он умел писать изящно о серьезном, в духе своего галантного века и вместе с тем так, чтобы его рассуждения не казались нам старомодными. Вот хотя бы заметка «Любовник» («Amant). Дидро противопоставляет любовника влюбленному («Amoreux»). «Нередко встречается влюбленный, не смеющий превратиться в любовника, но бывает и так: человек объявляет себя любовником или становится им, не будучи влюбленным».

Этого не надо было нигде вычитывать: он сам так думал и так чувствовал.

Но и знания, почерпнутые из книг, он направлял на современность.

Для того чтобы написать статью о манерах, конечно же, надо было немало прочесть о Китае, о Германии, это нужно было ему не само по себе, а для того, чтобы утвердить сегодня, сейчас, здесь, в Париже, те манеры, которые он считал наиболее правильными. «Что такое манеры, как не выражение нравов, или, проще сказать, результат подчинения принятому?! По отношению к нравам они то же, что культ по отношению к религии. Поэтому-то при анализе состояния общества для моралиста так важны манеры!»

Среди аристократии в странах, где нет общественной свободы, где малую роль играют законы и их подменяет управление одного человека, придают слишком большое значение манерам и светским условностям.

В этих странах угодить — удача, не угодить — несчастье. Здесь заботятся о приятности, а не о добродетели, и отсюда манеры любезные и внешне благородные. Между тем граждане нуждаются друг в друге, чтобы друг друга охранять, поддерживать, учить или развлекать. А за одинаковыми манерами исчезает разность характеров.

Явно симпатия Дидро на стороне тех государств, где управляющие особы окружены меньшей роскошью, народ занят свободной коммерцией и культурной обработкой земли, где людьми движут интересы первой необходимости больше, чем амбиция и вкус к развлечениям, а от этого люди просты и честны, и манеры более строги, чем изысканны. Здесь заботятся не о внешней красоте, а о справедливости.

А когда Дидро писал статью «Лангр», конечно же, он добросовестно изучил все доступные ему источники, но разве его пером не водило и сердце уроженца этого города!

Он советует управлениям других городов брать пример с Лангра в его отношении к памятникам старины.

Но и в этой статье он верен себе в главном. Без особого почтения сообщив читателю все, что требовалось, о римских завоевателях, бургундских и французских суверенах, об епископах Лангра, бывших и его герцогами, Дидро обращается к обнаруженным при раскопках древностям и откровенно признается, что они интересуют его больше, чем епископство,

В многие статьи и заметки он вносит свое личное, свой опыт, свои страсти, свои симпатии и антипатии.

Вот как он толкует слово «Издатель» («Editeur») в применении не к книгоиздателю-предпринимателю, а к издателю как редактору (заметка идет по разделу «Литература»): «Это имя дают литератору, который принимает участие в публикации произведений другого литератора». И как пример Дидро приводит издателей «Энциклопедии», авторитет которых основан на произведениях их коллег, и было бы дурно их хулить за то, что они подмечают слабости этих произведений.

В крохотной же заметке «Редактор» («Rédacteur») он говорит только о том, что это занятие будет существовать, пока есть нужда в редакторах и редактуре.

Зато слово «Корректор» он толкует не просто как корректора издательства, но в двух смыслах: как исправителя ошибок и как человека, который меняет зло на добро в обычаях, сердцах и умах.

В огромной статье «Энциклопедия», помимо множества сведений и рассуждений, содержатся и программные заявления редактора той «Энциклопедии», где напечатана эта статья.

Вот каким он хотел бы видеть цензора — знающим предмет, уважающим то, что заслуживает уважения, бережно и почтительно относящимся к каждому человеку и предмету.

Он требует от цензора, чтобы тот не пугался ни цинизма Диогена, ни технических терминов Уислоу, ни силлогизмов Анаксагора, любил бы больше всего правду, добродетель, прогресс человеческих познаний, чтобы ему была всего дороже честь его нации и он не обращал внимания на мелочи.

Автор же должен быть образован, честен, правдив, нужно, чтобы он не принадлежал бы только одной стране, одной секте, одной профессии, рассказывал бы о самых, казалось бы, далеких от него предметах, видя то, что было за 2 000 лет и за 2 000 лье.

Сам он как автор этим требованиям отвечал.

В конце же статьи он, намекая на условия, в которых издается «Энциклопедия», говорит, что остается еще многое, о чем должно бы быть сказано, но не сказано, и что во множестве недостатков издатели неповинны.

Вот один из примеров ухищрений, к которым Дидро вынужден был прибегать. Он написал две статьи «Свобода», одну по разделу «Мораль», вторую— «Свобода гражданская». Но ни в одной из этих статей на столь взрывчатую тему Дидро, прекрасно понимая, что они привлекут пристальное внимание цензоров, духовных и светских, не говорит ничего, что могло бы навлечь на «Энциклопедию» репрессии.

Вот как он определяет, что такое свобода в начале первой статьи: «Свобода состоит в возможности поступать так, как ты хочешь, зависеть только от себя». «Вместе с тем, — продолжает Дидро, — наша природа заставит нас, хотя мы этого и не осознаем, поступать так, чтобы принести себе добро, и не поступать так, чтобы этим причинить себе зло. Существует множество доказательств того, что свобода — естественная прерогатива человека, но не все из них достаточно сильны. Тюлерен, например, утверждает, что без свободы люди превращаются в совершеннейших автоматов».

Ни словом он не заикается в этой статье о свободе политической и отходит в ней от материалистического толкования свободы как философской категории. Он, который множество раз в письмах и произведениях, предназначенных не для печати, повторял, что «свобода воли — бессмысленное выражение», в этой статье «сдавленным голосом пытается доказать, что мышление и волнение не могут быть свойствами материи, и восстает против детерминизма Спинозы».

Зато в небольшой статье на невиннейшую тему «Охота» («Chasse») по разделу «Сельскохозяйственная экономика» Дидро, описывая охоту как барское развлечение, обрушивается на вред, который она приносит земледелию и крестьянам.