Дидро

Один из младших энциклопедистов, Кондорсе, писал впоследствии, что, если им и приходилось лицемерить, ответственность за этот позор лежала не на писателях, которым приходилось выбирать между таким образом действий и поддержанием застоя молчанием. И самое главное, справедливо замечал Кондорсе, покрывало, наброшенное, по сути дела, не авторами и редакторами, а властями, ничего не утаивало. Каждый читатель узнавал настоящие мнения писателей из колких фраз, ловких сопоставлений, прозрачных намеков и двусмысленных похвал.

Если реакция не могла добиться нового запрета, она действовала зловредными слухами, клеветническими статьями, которые должны были всячески компрометировать энциклопедистов эпиграммами, памфлетами, пасквилями.

«Энциклопедию» сравнивали с финансовой реформой Лоу, ставшей нарицательным именем беспочвенной авантюры, — попытки выпуском бумажных денег спасти Францию от разорения.

В одной из инспирированных иезуитами эпиграмм на энциклопедиста говорилось:

Самый большой шум разгорелся вокруг комедии-пасквиля Палиссо. В третьем акте автор объявлял, что сейчас появится гражданин Женевы. Затем тот вползал на четвереньках — имелся в виду Руссо. Так высмеивалось естественное состояние человека, к которому призывал философ.

Был выведен в этом пасквиле под именем Диртодиуса и Дидро. Автор третировал его нисколько не меньше, чем Руссо, вложив в уста этого персонажа пропаганду антипатриотических чувств. Не обошел автор и Вольтера и других философов. Первое представление комедии произвело огромный эффект. Вышло двадцать брошюр «за» и «против» пьесы. Среди противников ее главными были Морелле и Вольтер. Последний выступил под псевдонимом Мордсте и жестоко расправился с пасквилянтом, нанеся ему не менее жестокую рану, чем тот нанес энциклопедистам.

Когда через несколько лет комедию Палиссо попробовали возобновить, публика была уже так воспитана в духе энциклопедистов и симпатии и антипатии ее так определились, что появление актера, изображавшего Руссо, на четвереньках было встречено свистом, и актеру пришлось встать на ноги.

Но это было потом, а пока чем большее число подписчиков привлекала «Энциклопедия», чем больше была ее популярность, тем больше распалялись изуверы. Не было той клеветы, которую они сочли бы для себя слишком низкой или нелепой.

Впрочем, не во всем они были неправы. Так, утверждая, что Дидро, Даламбер, Вольтер, Руссо и Бюффон организовали союз писателей с сознательным намерением нарушить общественное спокойствие и ниспровергнуть существующий порядок, они отклонялись от истины, пожалуй, только в перечне имен — не были названы Гольбах, Гельвеций, Гримм. Указывая на группу литераторов, как на зачинщиков настоящего заговора, создателей тайного общества, противники тоже не слишком заблуждались. Даже то, что они именовали общество литераторов, выпускавших «Энциклопедию», шайкой разбойников, хотя и было грубой бранью, заключало в себе зерно правды, потому что «разбойники эти», по словам авторов памфлетов и слухов, виновны были не в чем ином, как в распространении пагубных идей, а идеи Дидро и его единомышленников и в самом деле были пагубны для старого порядка и религии.

Однако, поднимая против себя тучи эпиграмм, стишков, листков и брошюр вроде «Размышлений францисканца», «Маленьких писем о больших философах», «Энциклопедия» парировала эти удары очередными «залпами». В пятом томе таким залпом была статья Дидро об естественном праве, в шестом — статья Дейлера о фанатизме.

Но еще более серьезное, решающее сражение связано с выходом в 1757 году седьмого тома.

Недовольство реакции было вызвано и статьями Дидро о греческих философах. Ортодоксы католической церкви не одобряли этих язычников. Но главной мишенью в этом томе оказалась статья Даламбера под невиннейшим названием «Женева».

Вот история статьи. Даламбер незадолго до того побывал в гостях у Вольтера в Фернее, а оттуда несколько раз ездил в близлежащую Женеву. В знаменитом швейцарском городе он познакомился с протестантскими пасторами и нашел, что отличия их религии от католичества: неверие в божественность спасителя, в таинства и вечные мучения — сочетаются с достойной удивления простотой, нравственной чистотой и терпимостью.

Он написал об этом в статье «Женева», и в каждой фразе его похвал женевским пасторам проглядывало порицание жестокосердия, мракобесия, нетерпимости французского духовенства и неприязнь к ним.

Это противопоставление, это осуждение касалось в равной мере иезуитов и янсенистов, сановников церкви и ее рядовых служителей, ветреных аббатов и распутных прелатов, маскирующихся ханжеством. Могли ли они все не быть затронуты за живое, прочтя в статье Даламбера, что женевские пасторы нравственны на деле, а не на словах, не проводят жизнь в яростных спорах друг с другом о том, чего даже нельзя объяснить, и не обращаются в суд с непристойными и вздорными обвинениями друг против друга? Это задевало французских церковников нисколько не меньше, чем то, что Даламбер одобрял принадлежность женевских пасторов к социанству, то есть отрицанию тройничности бога, а отсюда было уже рукой подать и до деизма.

Не меньшим криминалом было восхваление автором женевской консистории за то, что она не выходит за пределы своих прямых обязанностей и первая подает пример покорности судьям и законам. Конечно же, он метил этой похвалой в парижское духовенство, постоянно вмешивавшееся в мирские дела, и в парижский парламент, терпящий это положение вещей.

Удар достиг цели и должен был быть отражен.

А какой взрыв негодования католических ханжей вызвало следующее рассуждение: «Ад, составляющий один из главных пунктов в наших верованиях, перестал быть таковым и для многих женевских пасторов; по их мнению, люди оскорбили бы божество, допустив, что высшее существо, полное справедливости и благости, способно наказывать нас за наши прегрешения вечными мучениями; они стараются объяснить, насколько это возможно, согласно со здравым смыслом, те места священного писания, которые противоречат их мнениям и утверждают, что не должно в священных книгах принимать в буквальном смысле то, что оскорбляет человеческие чувства и рассудок». Это было прямым выпадом против нетерпимости католического духовенства и прямой проповедью терпимости.

Удар Даламбера и в этом рассуждении попадал не в бровь, а в глаз.

Вольтер с восторгом принял эту статью, много раз ее перечитывал. Он написал Даламберу 24 мая 1757 года, что «здешний мир — это настоящий ад». Это земное толкование ада, содержащееся в статье, было понято апостолами нетерпимости.

У них были все основания ополчиться на статью. Еще бы! Ведь через пять лет возникло громкое дело Каласа, крестьянина-протестанта, ложно обвиненного в убийстве сына, якобы решившего перейти в католичество и убитого приверженцами ортодоксальной религии. В это дело вмешался Вольтер, а Дидро одобрял выступление своего учителя.

На статью ополчились не только противники «Энциклопедии». Сами женевские пасторы были недовольны тем, что Даламбер причислил их к социанству.

Даже среди энциклопедистов нашлись противники статьи. Гримм считал, что она неуместная и слишком смелая.

Из-за книги Гельвеция «Об уме» все силы реакции ополчились не только на него, но на весь лагерь энциклопедистов. В первую очередь ополчились на Дидро. Его, хотя и без всяких доказательств, обвинили в соавторстве, а «Энциклопедию» запретили, хотя Гельвеций в ней почти не сотрудничал.

Можно себе представить, как трудно пришлось Дидро. Затишье, которым он хотел воспользоваться для издания своей драмы «Отец семейства», было нарушено. Какое там затишье?! В 1758-м Дидро выпускает брошюру с объяснением причин задержки издания «Энциклопедии». Он категорически отрицает существование организованного сообщества философов. Отрицает их регулярные встречи и тем паче вокруг издания «Энциклопедии». Ему не верят, имея к тому, прямо скажем, все основания. Враги просвещения единодушно твердят об организации «злонамеренных ниспровергателей основ, проповедников материализма».