Жизни для книги

— Нет, эта мысль не приходила мне.

— Произведений наших классиков народ не знает, а ведь большое дело можно бы сделать…

Немец подумал, помолчал, потом посмотрел на меня лукавыми загоревшимися глазами и с напускной небрежностью сказал:

— Нет, едва ли… Дорого стоит… Едва ли…

На этом мы расстались, и я совсем забыл про наш разговор.

Но через год в лавку ко мне пришел приказчик и неожиданно заявил:

— Г-н Маркс просят вас обедать в «Славянский Базар» [80].

Меня это очень удивило, но, чтобы не обижать собрата, я пошел.

Маркс, весь сияющий и радостный, праздничный, встретил меня торжественно, точно юбиляра, и на своем дурном русском языке начал:

— Ну, Иван Дмитриевич, ты мой большой гость сегодня. Я желает угощать… Самое большое и самое лучшее угощение… Все, что ты хочешь…

— Да по какому же случаю? Что такое произошло?

— Ты помнишь нашу встречу на выставке?

— Как же…

— И наш разговор тоже помнишь?

— Конечно…

— Так вот смотри!

Маркс вынул бумагу и протянул мне. Читаю и глазам не верю: он купил у Салаева полное собрание сочинений Гоголя за 100 тысяч рублей.

— Теперь понимаешь, почему я желает угощать? Это наша дружеская беседа дала мне дорогу. Я теперь знаю, что делать и какие приложения давать при моей «Ниве».

Я с завистью поздравил милого немца, а он дружески хлопнул меня по плечу.

Так из простого разговора, из случайно оброненного замечания выросло огромное дело, приблизившее к народу всех русских классиков.

Опасная близость

ой друг, кум и пайщик Ф. Я. Рощин из полуграмотного офени стал крупным книгопродавцом и богатым купцом города Яранска, а затем ушел от мира и построил женский монастырь. Мне вспоминается, как я вместе с ним ездил к Победоносцеву хлопотать о казенной земле под монастырь, и то, какие неожиданные последствия имели для меня эти хлопоты. Рощин явился ко мне на Нижегородскую ярмарку и, по своему обыкновению, без всяких предисловий начал:

— Ну вот, я и пошабашил… Все дело передам моему и твоему другу Михайлову, а сам уйду в новое дело. Поедем-ка, брат, сегодня в Петербург с тобой, мне надо в синод об земле хлопотать, а без тебя я там как в лесу.

Я хорошо знал Рощина и знал, что спорить с ним бесполезно.

— Да неужели же сегодня и ехать?

— А то как же? У меня и времени совсем нет. Надо спешить.

Мне трудно было бросить дела среди ярмарки, но отказать Рощину я не мог. Поехали в тот же день, а на другой день уже были в синоде, в кабинете Победоносцева.

— В чем дело? И что за срочность у вас такая, что сейчас же надо меня видеть.

Рощин в своем черном сюртуке, с золотой медалью на шее, плотный, коренастый, подошел вперевалку к столу обер-прокурора и встряхнул своими длинными крестьянскими волосами с пробором посередине:

— Прошу, ваше превосходительство, разрешить мне построить женский монастырь в Казанской губернии.

И, вынув из кармана географическую карту, он положил ее на стол и ткнул пальцем:

— Вот здеся… Тысяча десятин пустопорожней земли, государственного имущества… Ходатайствуйте, чтобы мне ее пожертвовать для монастыря, а ежели даром не дадут, купить желаю.

— Ну что ж… Дело доброе… Подайте прошение, а там рассмотрят и разрешат.

— Да мне ждать некогда… Мне поскорее надо… Я неграмотный, никого тут не знаю, вас прошу покорнейше, вы разрешите. (Рощин в пояс поклонился.)

— Ну а бумаги у вас, по крайней мере, есть?

— Ничего нету. Здеся надо написать и бумаги, какие нужно.

Победоносцев позвонил, и на его звонок вошел правитель дел синода, ласковый, вкрадчивый, элегантный человек — Даманский.

— Вот, Владимир Петрович, пришли сытинцы, просят разрешения на постройку монастыря, с тем чтобы им землю даром дали… И все сейчас, сегодня, сию минуту. Вы уж, пожалуйста, примите их, выслушайте подробности и сделайте, что можно.

Тон, каким сказал это Победоносцев, не оставлял никаких сомнений, что дело Рощина будет улажено, и притом с молниеносной быстротой.

И действительно, правитель дел Даманский выслушал нас, все записал, а уже на другой день все формальности были исполнены и все бумаги были написаны.

Рощин уехал счастливый и довольный, но мое участие в этом маленьком деле создало в обер-прокурорских кругах убеждение, что Сытин совсем не такой еретик, каким кажется, и что если подойти к нему с надлежащей стороны, то и из него «толк» выйдет и деньги получить можно.

Через некоторое время, когда я опять встретился с Даманским, он конфиденциально шепнул мне:

— Вот какое дело, Иван Дмитриевич… У нас готовится торжество. Пожалуйте к нам на освящение новой церковно-приходской школы и церкви. Все уже готово, но — такая досада — не хватает только на колокола три тысячи рублей. Вы бы шепнули вашему другу Рощину, не захочет ли он пожертвовать?

— Ну, зачем же Рощину… Позвольте уж мне…

Я заплатил по счету финляндского колокольного завода и тут же получил приглашение на торжество и на завтрак в Новодевичьем монастыре.

А за завтраком Победоносцев, стараясь быть любезным хозяином, все шутил на мой счет и говорил начальнику церковно-приходских школ Шемякину:

— Вот, Василий Иванович, у нас тут великий еретик сидит, но, между прочим, он и монастыри строит… Ты бы с ним поговорил, он был бы нам полезен…

Шемякин, большой, грузный мужчина, с лицом мясника, расплылся в улыбку при этой шутке начальства.

— Да я, ваше высокопревосходительство, хорошо знаю нашего еретика Ивана Дмитриевича… Мы с ним, наверное, столкуемся…

После завтрака Шемякин наговорил мне много любезностей, пригласил к себе домой, и я, что называется, не успел и оглянуться, как мы уже говорили о делах и заказах.

— Наши церковно-приходские школы, Иван Дмитриевич, растут, нам нужно много книг, и уж позвольте на вас рассчитывать. Я вам дам огромное количество материалов — и каких материалов! — а ваше дело печатать и поставлять в наши школы…

Я несколько боялся синодского дельца из бывших либералов и не знал, чего он от меня хочет: хочет ли он втянуть меня в синодскую орбиту или хочет деньги нажить. Но очень скоро я понял, что имею дело с простой синодской акулой, жадной, хищной, неразборчивой в средствах.

Победоносцев, вероятно, хотел запрячь меня в синодский воз и сделать «своим еретиком, строящим монастыри», но кучером на этот воз посадить было некого. Знаменитый временщик был так ужасно окружен, что, кроме хищников и рвачей, около него никого не было.

С Шемякиным мы столковались быстро. Он взялся доставить мне целую серию книг для церковно-приходских школ, а я должен был их печатать. Победоносцев же сам читал корректуры многих книг и был очень доволен, что эти книги печатаются в типографии «еретика».

Через год я подвел итоги, и выяснилось, что на этом деле я несу 30 % убытка, а Шемякин получает 20 % чистой прибыли.

В синоде спохватились:

— За что же получает Шемякин? Он не автор книг, но как будто получает авторские… И авторы получают, и Шемякин получает, и Сытин, вероятно, наживает… Зачем нам это, когда у нас есть своя синодальная типография и мы сами все можем печатать?

От меня потребовали оригиналы, и я с величайшей готовностью возвратил их при соответствующей бумаге.

Дело, таким образом, окончилось благополучно, и я ушел из синодской «орбиты» здрав и невредим.

Но когда узнал об этом Победоносцев, он схватился за голову. Лично мне он говорил:

— Зачем ты это сделал? Как это можно? Ведь они все изгадят, а потом бросят, и дело окончится убытками. А чем мы будем покрывать эти убытки? Ах, дураки, ах, пошляки…

Но я уже чувствовал себя спасенным и от убытков и от «орбиты» и не без удовольствия смотрел, как бесится этот временщик. Всесильный, всемогущий перед Россией и бессильный и немощный перед шайкой синодских проходимцев, окруживших его тесным кольцом.