В воздухе - испытатели

- Немножко волновался, конечно?

- Да. Но это до определенного времени... Набрал Иван высоту, подошел к точке сбрасывания и подает мне команду: "Приготовиться к катапультированию!" - "Есть!" - отвечаю и снимаю с поручней предохранители. "Пошел!" - командует Иван. "Есть!" - и раз! - давлю обеими руками на поручни. Но выстрела нет. Нажимаю второй раз на поручни - выстрела опять нет. Аэродром уже остался сзади. "Николай, - кричит Ведерников, - почему не катапультировался?" - "Заело, - говорю, - у меня, Иван, что-то. Давай на второй заход!" - "Иду на второй заход, - отвечает Ведерников. - Проверь все, как следует. Предохранители с поручней снял?" - "Снял предохранители. Давай, заходи!" - говорю. Зашел Иван снова на сбрасывание, подал опять все эти команды. Но мне с передней кабины аэродром хорошо виден, и я на-, чал нажимать на поручни еще до его команд. Жму раз, жму два, пять, десять раз на поручни, а выстрела все нет и нет. Прошли аэродром, и Ведерников спрашивает: "Ну, что ты там, Николай?" - "Я ничего, - говорю. - Но пороховой заряд не воспламеняется. Запроси землю: что делать?" Пока он запрашивал землю, я по-прежнему продолжал рвать поручни, хотя летели мы уже далеко от своего аэродрома, над лесом и болотами...

- Слушай, а ты мог бы выпрыгнуть, не пользуясь катапультой?

- Мог, бы, конечно, но толку с этого никакого: попал бы на хвост и меня убило бы...

- А если положить машину в глубокий крен, перевернуть ее, в конце концов, на спину?

- Как ты ее не ложи, все равно мне хвоста не миновать. А садиться тоже не сладко: толчок при посадке, взрыв - и я полечу вверх, а затем грохнусь с сиденьем на бетонированную полосу. Я же не знаю, что в этом механизме случилось!

- Да, в полете туда ведь не залезешь...

- Не залезешь и не посмотришь, такие вот дела были, тезка.

- И чем же все это кончилось?

- Чем? Иван, запросив землю, сказал: "Николай, нам приказали идти на посадку". - "На посадку, так на посадку, - говорю. - Постарайся только, Ваня, сесть помягче..." - "Постараюсь!" - говорит он бойко. Летчик-то он отличный, заслуженный. Хотя нет, заслуженным тогда он еще не был...

- И вы пошли на посадку...

- Да, мы пошли на посадку. Не знаю, что Ведерников в это время чувствовал, а я, скажу тебе, чувствовал, что сижу на пороховой бочке. Черт его знает, ведь все может быть! Но посадил Ведерников машину так нежно, что я даже не почувствовал, когда колеса коснулись бетона. И тормозил он очень плавно. Чуть-чуть, так это, Тормозил, чтобы только не выкатиться за край бетонированной полосы. Наконец, самолет остановился. "Николай, что будем делать?" - кричит Ведерников. "Что будем делать? Рули на стоянку, раз такое дело", - говорю. И он порулил. Там я отстегнул всю амуницию, осторожно сошел с сиденья и вышел из кабины. Доложил начальству. Мне заводские стали задавать кучу вопросов. Один говорит: "Вы, товарищ Жуков, не нажали как следует на поручни". - "Как не нажал? - возмутился я. - Зачем же тогда я летал? Силы у меня в руках не хватило оторвать ваши поручни, а то бы я их оторвал".

"Не ругайтесь, не волнуйтесь", - просит он. "Я не волнуюсь, - говорю. Я уже сошел с сиденья, теперь лезьте на него вы и устраняйте неисправность..."

- А снимать его опасно?

- Конечно, опасно. Никто не хотел браться за него! Стали думать, что делать? Потом подогнали "гуся", он зацепил трос. Вот такая петрушка... Сняли сиденье в конце концов!

- И какой же дьявол в нем сидел?

- Никакого дьявола не сидело. Просто загустела после понижения температуры смазка. Поэтому пружина сработала вяло. Ударники подошли к капсулям, не ударив их. Вот и все. После этого стреляющий механизм забраковали. В строевые части надо давать технику надежную! Для этого мы и испытываем ее.

- Это верно... Слушай, Николай, у тебя наверняка есть и альбом с интересными фотографиями, и грамоты, которыми тебя награждали за испытательную работу, за мировые и всесоюзные рекорды...

- Конечно, есть! Что за вопрос, тезка, - улыбнулся Жуков, - сейчас принесу...

И вот передо мной лежит целая стопка почетных грамот, которыми награждался в разное время Николай Павлович Жуков за успехи в работе.

- Надо же! - не удержавшись, восклицаю я, - оказывается, у тебя не только наши, но и иностранные грамоты есть!

- Смотри, смотри, - говорит Жуков, слегка волнуясь. - А вот фото, - и он подвигает ко мне пухлый альбом...

Люблю я смотреть фотографии испытателей! Ведь глядя на них, переносишься в то прошедшее дорогое время.

Беру первую фотографию.

- А, Кузьменко! - вырывается у меня. - Где он сейчас?

- Иван Кузьменко?.. В Таганроге живет. Разглядываю затем лица известных наших парашютистов и парашютистов ДОСААФ на групповой фотографии участников соревнований. Вот наши) Быстров, Андреев, Ищенко, Колосков... Вспомнив о том, как Александр Колосков уснул в самолетных чехлах перед самым прыжком, я рассмеялся и сказал об этом Жукову.

- А один раз, - говорит он, - подходим уже к самолету, а Колосков у меня спрашивает: "Коля, посмотри, есть там у меня сзади парашют или нет?" Чудак такой был...

Фотография Петра Ивановича Долгова, хорошо мне знакомого, погибшего при совершении рекорда, заставила в один миг вспомнить и его, и его жену, и детей.

Глядя на спокойный взгляд Петра, тихо спрашиваю у Жукова:

- Игорек его в десантных войсках служит?

- Да, пошел по стопам отца...

На следующей фотографии запечатлен момент, когда генерал Н. Т. Пушко, держа в левой руке микрофон, крепко жмет руку старшине Жукову, одетому в шлем и меховое летное обмундирование.

- Наверное, поздравляет тебя с двухтысячным прыжком? - спрашиваю я, разглядывая фотографию.

- Угадал, - улыбается Жуков.

- Это правда, что ты четырнадцатый в мире, совершивший столько прыжков?

- Правда. Но все-таки четырнадцатый... - вздыхает Жуков.

Он подает мне еще пачку фотографий. Я с жадностью рассматриваю знакомых и незнакомых парашютистов, летчиков, конструкторов парашютов и спортивных судей.

- А это что? - показываю на фотографию, где снят снижающийся парашютист, у которого купол одного парашюта попал под купол другого.

- Это я снижаюсь. Случай такой у меня был. Когда готовились к рекордному групповому прыжку с высоты четырнадцать тысяч восемьсот метров... Понимаешь, я и сам-то тяжеловат, а в полном высотном снаряжении весил очень много - сто сорок килограммов. И вот поднял нас Бобриков в тот день на высоту, открылись люки, мы встали со своих мест, переключились на питание кислородом с бортовых баллонов на свои приборы, а затем люки снова закрылись, мы опять сели, и самолет начал снижаться. Вот такая перед рекордом тренировка была у нас... На высоте же две тысячи метров мы выпрыгнули из самолета. Сделал я, как требовалось, пятнадцатисекундную задержку, открыл основной парашют и снижаюсь. Но вес-то у меня сто сорок килограммов! А снижение при таком весе более семи метров в секунду! "Дай-ка, - думаю, - открою еще и запасной парашют". И открыл его. Но в гермошлеме плохо было видно, куда он при раскрытии пошел. А он, оказывается, ушел у меня под основной купол. Приложился я тогда, ох, и приложился к земле! Спиной... А ведь рекорд нашей группе нужно было ставить! Испугался я, что отстранят от прыжков, и не сказал врачу об этом ударе. Лечился домашними средствами. Разогревал спину рефлектором. Потом мы рекорд, конечно, поставили. Ты знаешь об этом.

- Знаю, Николай, знаю. Ты расскажи свои впечатления о прыжке с четырнадцати тысяч метров. Как там, на такой большой высоте, все-таки? Ведь прошло почти двадцать лет, а рекорд этот так и не побит.

- Тяжеловато там. Все у тебя в организме на пределе... Когда начали медленно открываться люки, я увидел... Как тебе лучше об этом сказать?.. Изморозь голубоватая в воздухе. Непривычная такая... А земля далеко-далеко. Мы поднялись и начали переключаться на питание кислородом с бортовых баллонов на свои кислородные приборы. Никакого резервного времени здесь нет, и если, скажем, оказался неисправным твой кислородный парашютный прибор, то времени снова переключиться на бортовые баллоны уже не было. Когда открылись полностью люки, мы начали прыгать. Я прыгал "солдатиком" - ногами вниз и лицом к хвосту самолета. Думал, что крутанет потоком, но ничего, все обошлось. Спокойненькое такое отделение... "Перевалился" потом лицом вниз, чтобы видеть землю. И вижу: крест-то, куда мы должны приземлиться, аж вон где! - рановато штурман нас сбросил. Я руки к груди подобрал и иду к кресту. Но засмотрелся на Волгу и гляжу - мать честная - крест-то у меня уже теперь сзади! Подворачиваю, подворачиваю туловищем назад, к кресту, и вижу через некоторое время: иду точно на него. Открыл парашют на высоте семьсот пятьдесят метров. Приземлился в ста пятидесяти метрах от креста. Приземлился так близко, что и сам был не рад: подполковник медицинской службы Ушаков меня, тепленького и схватил!.. Стал кровяное давление мерить, пульс считать и все свои экзекуции со мной проводить...