Записки русского изгнанника

Ему нужно было докопаться, что когда-то, в минуту полного отчаяния, потеряв все нажитое богатство вследствие временного банкротства Отечества, вызванного войной, проигранной малодушием выродившейся интеллигенции, глава этой семьи был вынужден схватиться за первое, что попалось ему под руку, и стоять за прилавком своего буфета… Когда мне бросили это в лицо те самые, которые годами жили в обществе случайных подруг, отдавались за деньги, не брезговали чужими женами, я предложил поединок неизвестному доносчику. И когда мне было отказана в его имени, снял мундир, предпочитая любовь верной жены фальшивой дружбе.

Когда я сошел с крыльца и сел на коня, в соседнем полку раздались звуки марша — это было мне прощальным приветствием.

Прощай, мой верный товарищ, — говорил я, в последний раз трепля по шее моего неразлучного друга. — Прощайте и вы, дорогие! Передай им, — сказал я ординарцу, — мой последний горячий привет. Они уже не увидят меня более!

— Мы давно знали все, — отвечал мой вестовой, — это все из-за нас!

— Алечка! Под нашими ногами раскрылась пропасть!.. Но Господь нас не оставит. Мое имя блеснет еще раз среди тех, кто никогда более не удостоится моего рукопожатия!

Узнав от Сережи о происшедшем, Великий Князь Сергей Михайлович вызвал меня к себе.

— Я беру вас в свое управление. Но не волнуйтесь. Вы будете командированы в Артиллерийскую школу, и затем я дам вам любую батарею. Я знаю, вы отличный работник, вы везде найдете себе будущее!

Перелом

По возвращении с Кавказа мы, сняли прелестную квартиру в пять комнат на Заротной улице, в самом центре моих родных. Обставили ее очень уютно и радовались на свое счастье. Так как у нас оставалась еще одна, совершенно лишняя комната, в ней поселилась, по особой рекомендации, мадемуазель Мачинская, серьезная девушка, кончавшая инженерные курсы. Она нам нисколько не мешала, работала целый день дома или на курсах и придавала семейный уют. Достали хорошую прислугу и завели чудного породистого фокса, оживлявшего квартиру в мое отсутствие. Когда я возвращался домой, я всегда приходил в восторг при виде моей Али, в своем легком платье сидевшей на низком диванчике зеленого гарнитура с беленькой собачкой у ног.

Вечера мы почти постоянно проводили у Мишуши, в доме Гарновского, где, кроме его семьи, жила сестра Махочка с дочерью. Иногда ездили к тете Аде, к другим братьям или к папе. Но насколько папа очаровал мою Алю, настолько мачеха сразу же заставила ее насторожиться.

В первое же свидание она задержала Алю у себя в спальне и долго с ней разговаривала. От нее Аля вышла расстроенная, сразу собралась домой и, когда мы очутились на улице, резко обернулась ко мне:

— Может быть, и вы такого же мнения?

— Какого?

— Как ваша мачеха?

— Не думаю! Ведь ты уже давно могла заметить, что все мы относимся к ней более чем сдержанно. В семье нашей мамы всегда господствовали особые взгляды.

— Ну хорошо… Знаешь, о чем она мне говорила? Она начала внушать мне, что жена бедного офицера и сама должна уметь подработать себе на тряпки и на другие вещички, а не висеть на шее мужа и его родных. И, если понадобится, посодействовать его карьере, суметь завести отношения с его начальством и обеспечить ему будущее.

— Какая низость! Аля моя, неужели ты могла думать, что я придерживаюсь подобных воззрений?

— Я и не думала… Но меня взорвали ее слова. Разве в вашем доме говорилось что-либо подобное?

— Никогда! Но и все мы, дети нашей мамы, глубоко презираем эти взгляды и держим себя корректно с мачехой только ради папы

— Ну, тогда я уже тебе во всем признаюсь: я была в Перинной линии, разглядывала новости, вдруг слышу за спиной мою фамилию. Я насторожилась.

— Вы говорите, младший сын Тимофея Михайловича? Этого не может быть! И сам он, и все его сыновья — краса и гордость гвардейской артиллерии, а младший — я знаю его кадетом — это эмблема чести. Я не знаю, кто с ним сравнится в благородстве души.

— Но все говорят об этом браке… Он только что женился в самой романтической обстановке, и у нее нет никаких средств. Вот они и придумали эту лотерею.

— Но я ручаюсь вам, что он не такой человек. Ни сам не пойдет на аферы и не допустит, чтоб его жена подпадала под чье-либо влияние. Это — принц. У Тимофея Михайловича есть дети от второго брака, быть может, кто-нибудь из них и пошел по следам матери».

Я обернулась на говоривших и встретилась глазами с мужчиной.

Его лицо было мне знакомо, по-видимому, и он узнал меня.

— Во всяком случае, я против благотворительной лотереи с коммерческим интересом, — сказала дама, прощаясь.

Мужчина обернулся ко мне:

— Простите меня, но я уверен, что мы знакомы, — сказал он, снимая шляпу. — Я — Иван Николаевич Калачов, управляющий делами Великого Князя Михаила Николаевича. Не могу только догадаться, где я вас видел.

— И я вас узнала, — отвечала я. — Но незачем далеко ходить, мы познакомились в доме Беляевых, я ведь жена Ивана Тимофеевича.

— Ну, в таком случае от души и вдвойне поздравляю вас обоих. Вы можете гордиться своим мужем, а он — своей прелестной женой.

Как я была счастлива услышать это про моего принца!

Канцелярская работа была совершенно не утомительна. Я приходил на службу к девяти, уходил в три и еще уделял 20 минут на завтрак. Я познакомился с состоянием нашего вооружения до японской войны, с ходом перевооружения, с отчетами военных агентов и резолюциями министров, но ответственности я не нес никакой. Бывал с поручениями в других министерствах и вошел в курс государственной машины со всеми ее недостатками. Но лично меня это не затрагивало, не ставило в постоянный конфликт с начальством или товарищами.

В три часа дня я ехал домой, как школьник, вырвавшийся на свободу, к моей милой, которая уже ждала меняй уютной гостиной зеленого бархата, с беленьким фоксиком на коленях, всегда с каким-нибудь сюрпризом.

— От Богуславских приглашение на «Снегурочку». Сегодня в Мариинском театре они сняли ложу и приглашают нас и своих племянников, Балюков.

Николай Аристархович Богуславский был заслуженный профессор во всех высших технических заведениях. Жена его очень любила меня с детства. Балюк был мой товарищ по скамейке. Он женился на очень милой, красивой барышне, бросил службу и достал себе место в Институте путей сообщения. Его маленькая дочка была идеалом дяди. А нас стали все время приглашать к старикам, которые жили в своем роскошном доме на Каменноостровском, или к Балюкам, где собирались их друзья.

Я никогда не бывал в балете. Даже в балетных интермеццо я не смотрел на сцену, так как отлично понимал, куда все это гнет. Но теперь, рядом с моей «Снегурочкой», ничто уже не могло меня смутить. И вот мы сидим все вместе, рядом с литерной ложей, молодые дамы спереди, старики за ними, а мы с Балюком позади, в глубине. Впереди нашей ложи, в переднем ряду, — три александрийских гусара. Они стоят, пока поднимут занавес, и один из них все время поглядывает в нашу ложу.

В антракте дамы выходят в фойе. Исчезают и гусары. Все являются как раз к поднятию занавеса. Во втором антракте — та же картина. Дамы появляются уже в темноту.

— Зайка, Зайка, — шепчет Аля. — Обрати внимание на этих троих в первом ряду, — ее голос дрожит от волнения, щеки пылают.

— Да, у этого — посередине — удивительно знакомое лицо. Он странно напоминает портрет твоего первого жениха, Гуго Бере.

— Правда. Но это невозможно. Я ему отказала. Он уехал на войну, там был убит… Я плакала о нем, ездила на Стеклянный завод молиться за него… А теперь… но, Боже сохрани, не думай заговаривать с ним.

Спектакль кончился. Все мы двинулись к выходу. Но ведь надо же узнать, он ли это?

— Нет, нет, ради Бога.

Перед выходом — все трое выстроились в шеренгу. Я оставил дам и прямо подошел к старшему из них.

— Скажите, ротмистр, не вы ли павлогвардеец Гуго Бере, про которого мы слыхали, что он убит японцами?