Анатомия предательства: "Суперкрот" ЦРУ в КГБ

Но в действительности все происходило не так. Неожиданное известие о Куке и категорический отказ Московского управления КГБ дать какую-либо информацию вызвало сильное беспокойство, нарушило привычный ритм жизни и заставило постоянно прорабатывать в мыслях возможные варианты своего провала, искать выход из критического положения. Он принял решение — выяснить истинные причины разработки и ареста Кука. Однако, чтобы все выглядело правдоподобно, нужно было не торопиться и действовать как бы не по своей инициативе, а в силу сложившихся случайных обстоятельств. Их следовало осторожно и незаметно создать. Обращаться в московское управление еще раз опасно. И он решил действовать окольными путями.

По мнению Калугина, было бы весомо, если в защиту Кука выступят известные и уважаемые в разведке Ким Филби, Дональд Маклин и Джордж Блейк, каждый из которых по-своему знал его как американца, находившегося в Москве из-за преследования ФБР. Используя свое служебное положение и интерпретируя в своих целях телефонный разговор со своим знакомым в ИМЭМО, Калугин по отдельности встретился с ними и пытался убедить каждого, что арест Кука инспирирован Московским управлением КГБ, агентура внутренней контрразведки спровоцировала его на нарушение закона о валютных операциях и он невиновен. Просил их выступить в защиту Кука.

В ответ, например, Блейк заявил, что полностью доверяет советским органам госбезопасности, не согласен с Калугиным в оценке их действий по Куку. Такой же точки зрения придерживался и Филби.

Маклин же, близко знавший Кука по совместной работе в институте и отличавшийся весьма мягким характером, рассказал Калугину, что Селена уже обращалась к нему с аналогичной просьбой. Она сообщила Маклину, что во время следствия московские чекисты интересовались взаимоотношениями Калугина и Кука в Москве, их первой встречей в Нью-Йорке, пытались добиться добровольного признания в шпионаже в пользу США и даже показаний в причастности к нему Калугина. Маклин высказал сомнение в этих обвинениях, и Калугин, как бы поддерживая его, убедил в необходимости защитить Кука. Он предложил Маклину встретиться с Селеной, договориться, чтобы она написала Калугину письмо, в котором рассказала обо всем этом, а Маклин со своей стороны послал письмо в защиту Кука начальнику разведки Владимиру Крючкову.

Маклин исполнил просьбу и весной 1979 года передал ему письмо от Селены. Кук к этому времени был осужден на семь лет и отбывал наказание в одном из лагерей в Сибири. Она писала, что на допросах мужа в Лефортовской тюрьме его “безосновательно подозревали как американского шпиона”. Следователи настойчиво интересовались деталями первой встречи Кука с Калугиным в Нью-Йорке: “Они не могли поверить, что это была случайная встреча, и хотели знать, как мы нашли вас”. Из письма Калугину стало ясно, что Кука не смогли уличить в шпионаже и засадили в тюрьму за валютные операции. Такое осуждение Кука устраивало — он явно опасался своего разоблачения, и отсидка за уголовщину сохраняла ему жизнь.

На Калугина письмо произвело удручающее впечатление. Он понял, что попал вместе с Куком по неизвестным причинам под серьезное подозрение в шпионаже. Он решил обратиться напрямик к своему “покровителю” Андропову, предполагая, что тот в курсе происшедшего, и мог бы решить этот вопрос каким-то образом в пользу Калугина. Надо сказать, что данный шаг Калугина явился настолько ошибочным и роковым для него, что позволяет сделать трудноопровержимый вывод о его просчете как профессионального разведчика, переоценке своих способностей и, как свойственно подобным личностям, недооценке противника.

Переписка Кука с женой велась, как они двое предполагали, по нелегальному каналу, и поэтому излагали свои мысли “открытым текстом”. В действительности же канал был создан контрразведкой, и вся переписка с самого начала негласно контролировалась. В одном из писем Кук сообщил жене, что помочь ему сможет “только студент” — так он условно назвал Калугина.

Маклин, выполняя договоренность с Калугиным, написал письмо Владимиру Крючкову с просьбой ходатайствовать перед Андроповым о пересмотре дела Кука. Калугин, в свою очередь, обратился к Андропову через своего непосредственного руководителя Крючкова с просьбой о помиловании Кука, одновременно настаивая признать подозрение в шпионаже безосновательным.

Здесь следует отметить, что с момента возникновения подозрений в отношении Калугина еще во время разработки Кука все материалы докладывались Андропову — слишком велика опасность иметь действующего агента ЦРУ во главе важнейшего управления разведки.

Андропов согласился вновь заняться делом Кука, хотя это противоречило сложившейся в КГБ практике, и должно было насторожить Калугина — принятое решение без вновь открывшихся обстоятельств не пересматривалось. Он не смог разгадать тонкой уловки главы КГБ, который, как видно, хорошо его понимал и правильно рассчитал, что Калугин может в состоянии безысходности совершить ошибку и невольно дать ответы на многие неясные вопросы. Однако сам Калугин в книге утверждает, что решение Председателя явилось шагом, предоставлявшим ему возможность, как необоснованно заподозренному московскими контрразведчиками во главе с Алидиным, опровергнуть подозрения в свой адрес.

Приняв Калугина у себя в кабинете, Андропов дал ему указание изучить уголовное дело на Кука и доложить свое мнение. Объемистые тома легли на стол Калугина. Из них он понял, что с Куком в Москве поддерживались агентурные отношения, и в последние годы он стал разрабатываться Московским УКГБ по шпионажу в пользу США. Его подозревали в том, что он двойной агент и по заданию ЦРУ вошел в сговор с Калугиным в Нью-Йорке в 1959 году. Переданные им технология производства твердого ракетного топлива и его образец, как было установлено советскими учеными и определено промышленностью уже в 1966 году, оказались ложным путем, тупиковым вариантом и привели к ущербу в размере 80 миллионов рублей. Для того времени весьма значительная сумма. В делах имелись протоколы допроса, из которых было видно, что следователи настойчиво интересовались отношениями Кука и Калугина, деталями их нью-йоркской встречи.

Однажды, в процессе разработки, к Куку был направлен под видом курьера ЦРУ агент КГБ, заявивший ему о том, что он “не выполняет задание ЦРУ, уклоняется от встреч и, вероятно, забыл свои обязанности”. Кук “курьеру” не открылся, но и не доложил о нем оперативному работнику, у которого находился на связи. Подозрения контрразведчиков усилились.

Однако получить доказательства, которые могли бы быть использованы судом, о принадлежности Кука к агентуре ЦРУ в процессе следствия не удалось. Как оказалось, Кук продал привезенную им из США картину Кандинского за доллары и при обмене их на “черном рынке” на рубли был взят с поличным. В соответствии с действующим законодательством за это и был осужден.

Калугин полагал: Председателя можно убедить, что операции с картиной и валютой являлись провокацией оперативников Алидина из-за их бессилия доказать виновность Кука в шпионаже. Жена Кука пострадала в автомобильной аварии и нуждалась в проживании на свежем воздухе. Денег на покупку дачи под Москвой у них не хватало, и они решились на такую противозаконную сделку. Этой ситуацией и воспользовались якобы московские контрразведчики, подставив Куку свою агентуру, которой он продал картину и валюту.

С таким мнением Калугин отправился к Андропову, прекрасно осознавая, что вынужден защищать Кука, чтобы защитить себя. Он частично допускал, что это может быть понятно и Андропову. Аргументы в беседе с Председателем были мало весомые, но других просто не существовало:

— Кук не может быть шпионом. Зачем шпиону нарушать закон и попадать в тюрьму из-за 15 тысяч рублей? ЦРУ дало бы ему любые деньги. Такие поступки со стороны агентуры ЦРУ невозможны, — говорил Калугин, пытаясь убедить главу КГБ в невиновности Кука.

Неожиданное решение Андропова просто поразило Калугина: