Осип Мандельштам и его солагерники
Осип Мандельштам и его солагерники читать книгу онлайн
Новая книга Павла Нерлера — реконструкция последних полутора лет жизни О. Э. Мандельштама: от возвращения в середине мая 1937 года из воронежской ссылки в Москву (точнее, в стокилометровую зону вокруг нее) и до смерти поэта в пересыльном лагере под Владивостоком 27 декабря 1938 года. Но и в лагере поэт был не один, а в массе других заключенных, или, как он сам выразился, «с гурьбой и гуртом». Автор собрал по крупицам сведения и о тех, кто окружал поэта в эшелоне и в лагере, и кто являл собой тот своеобразный гулаговский социум, в котором протекли последние недели жизни поэта. В разделе «Мифотворцы и мистификаторы» собраны различные отголоски лагерной жизни и смерти поэта, звучащие в прозе Варлама Шаламова, стихах Юрия Домбровского, песне про товарища Сталина и др., а в разделе «Следопыты» показана история поиска Надеждой Мандельштам и другими энтузиастами сведений о тюремно-лагерном — завершающем — этапе жизни Осипа Мандельштама. В приложениях публикуются полный именной список «мандельштамовского эшелона» и рассказ о непростой истории первого в мире памятника поэту, созданного в 1985 году и впервые установленного в 1998 году во Владивостоке.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
«…Эта книга, действительно, была предельно адекватна духовному существу нашего алма-атинского знакомца. Изящество и нелепицы Зазеркалья, мудрое чудачество и неистребимая потребность творчества сохранялись в его разрушающемся интеллекте до последних дней».
Две встречи — или не-встречи? — с человеком, скорее отсутствующим, чем присутствующим на них…
Москва — это все же не Алма-Ата и не Ташкент. «Зайцем» здесь не то что в больницу имени Кащенко не устроишься — в автобусе или метро не проедешь. Зацепиться за саму Москву Казарновский, похоже, не сумел, но за Подмосковье — смог.
Самая ранняя из зафиксированных документами дат — 18 сентября 1954 года. Она стоит под письмом в СП от заведующего отделением психиатрической колонии № 1 в Ступино с просьбой оказать помощь в трудоустройстве больному Казарновскому Ю. А. в связи с выпиской его из больницы. По состоянию здоровья, добавляет врач, Казарновский работать по специальности может, но, не имея ни средств к существованию, ни жилплощади, ни родных, ни даже верхнего платья, он тем не менее остро нуждается в помощи. Весьма специфичен был тот адрес, который сам Казарновский указывал в качестве обратного: Ступино, п/я (т. е. почтовый ящик) № 36. Как говорится: будете в наших краях — заходите!
Спустя семь месяцев (где их провел Казарновский?), 19 апреля 1955 года, в СП обратился и он сам. У заместителя первого секретаря СП Дмитрия Алексеевича Поликарпова Казарновский попросил — «в связи с отсутствием ночлега и средств к существованию» [331] — выдать ему путевку в дом отдыха и единовременное пособие. Опытный кагэбэшник и, по многочисленным отзывам, доброжелательный по натуре человек, Поликарпов, похоже, оценил вопиющесть случая и сразу же доложил секретарю Правления СП А. Суркову. И тем же днем, 19 апреля, датировано письмо Суркова директору Литфонда СССР с просьбой, во-первых, приобрести Казарновскому, за счет Литфонда, путевку в подмосковный дом отдыха, во-вторых, выдать ему пособие в сумме 300 рублей, а главное, — в-третьих, — озаботиться устройством его в дом инвалидов Министерства социального обеспечения РСФСР.
Сведений о том, как была реализована самая главная — третья — просьба СП (о размещении Казарновского в инвалидном доме), но самая первая из просьб была удовлетворена практически молниеносно. Уже в начале мая 1955 года Казарновский оказался в доме отдыха «Истра», откуда писал Илье Сельвинскому:
«Глубокоуважаемый и хороший Илья Львович, получил в „Истре“ Ваше письмо, которое меня обрадовало, просто, как „незримое присутствие“, видимо, того, что Вы не написали. Обрадовало — „почерком“…
Читаю я лучше, чем пишу — это явление обычное и для остальных жителей сельской местности, откуда я писал.<…>
1. Напишите: когда, где, не беспокоя и не отрывая нужного для работы времени, увидеть Вас? Это — очень хочется. Если это Вам удобнее — вне Москвы, — „расстоянием не стесняюсь“.
2. Подарите мне (если у Вас есть) Ваш последний синий однотомник. Ваш подарок — будет клочком синего… не неба, а скорее, какого-то желанного „не было“ или небыли — как хотите. То же — очень хочется. Если у Вас нет, напишите: я попытаюсь купить в Москве, а Вас опять получить незаслуженно тёплую надпись.
Я надеюсь, что мы, если повезет, сумеем сказать друг другу хоть что-нибудь могущее пригодиться нашей обоюдной любви к своему „синему ремеслу“.
<…> Очень хочется еще писать стихи, которые никто не узнавал бы…. (Вам понятно — что хочется, но еще надо искать, как делать).
Но пока надо, как ни скучно, налаживать быт их „будущего автора“. А как это делать — даже не веруя в бога, ей-богу не знаю. Ему — не богу, а „автору“ — пятьдесят лет и он мне, кажется, множко надоел…
Поэтому если я и „Саша Черный“ (простите плагиат у И. С-го), то только по настроениям, вполне „базирующимся“ на адресе, который сейчас даю:
Москва. Ул. Горького. Центральный Телеграф. Почт. Отделение.
До востребования. Юрию Алексеевичу Казарновскому» [332].
…Между тем у Казарновского в Москве появилось весьма серьезное и практическое дело: собственная реабилитация! И именно этот адрес фигурировал в одном из документов, связанных с этими хлопотами.
17 сентября 1955 года прокурор Д. Салин подал протест относительно дела Ю. А. Казарновского. 2 ноября Президиумом Московского Горсуда приговор от 20 февраля 1938 года был отменен [333], и уже 4 ноября Прокуратура СССР направила Казарновскому соответствующее извещение [334].
Получив извещение, Казарновский тотчас же подал заявление на восстановление в СП (Союзе писателей СССР). 30 декабря 1955 года СП постановил восстановить его в правах кандидата в члены СП СССР с 1934 г. и выдать ему единовременное пособие в сумме 3000 р. за счет средств Литфонда СССР [335].
21 мая 1956 года — спустя год после первого письма Сельвинскому — Казарновский пишет ему второе, приложив к нему с десяток стихотворений:
Вы всегда были очень добры к моим стихам. И их автору. Посылаю стихи последних недель.
Личное: полностью реабилитирован, восстановлен в Союзе с 1934 г. Сейчас — в Доме Отдыха. С 29–30 мая — буду в Москве. Надеюсь, если зайду в гости — не огорчу хозяев.
Привет Берте Яковлевне.
Адрес до 29 мая: Московская обл.
Калининская ж.д. Почт./ отд. «Истра».
Д/о «Зеленый курган».
Юрию Алексеевичу Казарновскому [336].
4 октября 1957 года СП подтвердил непрерывность творческого стажа Казарновского с 1932 по 1957 г., но стажа не членского, а кандидатского [337].
Надо полагать, что на момент второго ареста единожды уже репрессированный Казарновский состоял в СП именно кандидатом в его члены. Как надо полагать и то, что в плане социальной поддержки разница между членом и кандидатом в члены в 1950-е гг. была существенной.
Казалось бы, напиши заявление — и получи эту разницу: кто же посмеет заново обижать бездомного бедолагу — жертву культа личности?
Не тут-то было: братья-поэты горой встали на пути преодоления этой разницы! Именно секция поэзии отказала в необходимой рекомендации, после чего Приемная комиссия дала Правлению СП рекомендацию воздержаться от перевода Казарновского из кандидатов в члены СП. Что правление и сделало 5 марта 1958 года: в обсуждении приняли участие Михалков С. В., Томан Н. В., Николаев А. М. [338] Через месяц, 5 апреля, вернулись к этому вопросу, причем в обсуждении высказались уже не трое, а пятеро (Михалков, В. Иванов, Смирнов, Томан и Любимова). Но результат тот же, если не считать издевательского добавления: «В случае представления Казарновским новых работ вопрос о его приеме в члены СП рассматривать на общих основаниях» [339].
Самая последняя из известных весточка от Казарновского — его третье и последнее письмо Сельвинскому, датированное 25 декабря 1959 года:
Я — довольно серьезно болен. Дистрофия. «Сердечные дела», увы, не от любви. И какое-то духовное — помесь Хиросимы с кафе «Mort».
Дело, кажется, пахло эпилогом. Чувствовал себя — sie transit.
Новый бессрочный паспорт — казался переодетым некрологом.
Сейчас — немножко отхожу. Ко мне удивительно заботливы врачи.
Но самому, я боюсь, мне не выкарабкаться.
Нужна какая-то помощь друзей. Не знаю почему, но пишу только Вам из больницы.
И Вас очень стыдно.
Помните, я Вам говорил, что у меня украли Ваши книги с Вашими надписями.
Вы обещали «залечить эту рану».
Пришлите мне, хоть по почте, Ваш новый двухтомник и что сможете. Конечно, надписав.
Как-то очень тяжело…
Помните, в «Контрапункте» у Олдоса Хаксли кто-то спрашивает у стойки бара:
— А не думаете ли Вы, сэр, что Земля служит адом для какой-то другой планеты?
В понедельник 7-го декабря я должен был пойти на Ваш юбилейный вечер в Доме Писателя.
С нетерпением ожидал этого дня, чтобы слышать и видеть Вас. Билеты лежали около подушки (я только что, в конце ноября, получил квартиру).
Зайти к Вам стеснялся: слишком несчастный и больной вид.
И, вдруг, днем, в этот день, седьмого же, Скорая Помощь отвезла меня, полуживого, в больницу.
Запоздало поздравляю Вас с Юбилеем. И желаю счастья. И всякой творческой и личной удачи.
(Цифру — упоминать не хочется).
Она — не Ваша.
Видел в «Огоньке» какие-то объедки Ваших стихов.
…Что такое?
И — неплохая фотография…
Мне бы очень не хотелось, чтобы Вы беспокоили себя в эти хлопотно-радостно-предпраздничные дни. Пусть даже Ваша машина не знает дороги в больницу.
Почта или домработница…
Вполне достаточен небольшой почтовый перевод. И книги.
В конце января — февраля буду получать пенсию. И никого не беспокоить.
Передавайте привет и поцелуйте руку у Берты Яковлевны.
Я, как вернулся, видел ее только один раз в Д. Советск. Армии.
Поклонился, но ничего не сказал: вызвали к нач. медиц. Части (или к зав.?).
Пробую: небольшую поэму. Лейтмотивное:
Что выйдет — черт, ведающий Поэзией, знает!..
Еще раз желаю всего Саможеланного и поздравляю с Новым Годом. Кстати, у меня пропала даже книжка, которую Вы рецензировали, вместе с Эд. Багрицким. Ведь четыре года бездомности, отнюдь не страдая драгоманией.
