Моя жизнь с Гертрудой Стайн

Ваша статья в «Поэзии», которую вы мне любезно прислали, находится у меня уже несколько недель — к сожалению, пришлось ждать до сегодняшнего дня, чтобы сказать, что она мне очень понравилась. Вы ясно и четко объяснили, почему вопрос текучести времени так занимал ум Гертруды. Ваша ссылка на А. Н. Уайтхеда пришлась бы ей по душе. И отличная идея использовать единственную цитату, чтобы рекламировать Джорджа Джона.

Меня тронуло, как вы написали о спонтанности Гертруды при изложении мыслей и идей, которые она накопила в течение многих лет, — то была свежесть ее видения, давшая ей возможность воссоздать то, что она всегда полагала не менее, чем дюжиной фундаментальных истин. Вы сформулировали все это и еще сверх того, и очень хорошо. Спасибо вам.

Портрет Гертруды десять дней тому назад забрали в Метрополитен Музей. Это стало еще одним расставанием и полностью выбило меня из колеи. Пикассо пришел попрощаться с ним и печально сказал — ni vous ni — moi le reverra jamais [104]. Это все, что осталось от их молодости.

Еще раз спасибо за «Поэзию» и вашу статью.

От всего сердца,

Я в восторге от вашего описания выставки писем! Какое в них разнообразное проявление человеческой натуры. А то, что вы включили и отказы [издательств] — как Гертруда это оценила бы! Вы должны знать, как ранили Гертруду эти полученные отказы. Однажды Бланш Нопф перещеголяла всех в издательстве своим антистайнизмом, и Гертруда, забыв о наших надеждах и горьких разочарованиях, разразилась гомерическим смехом. К тому времени, когда вы с ней познакомились — я только сейчас сообразила — их [отказов] стало гораздо меньше, они не оказывали столь заразительного и длительного влияния. Встретились ли вам какие-нибудь любопытные рассерженные, огорчительные письма Эммы Ирвинг? Мне кажется, она была однокурсницей Гертруды в университете Джонса Гопкинса. Есть еще письма от Сары — невестки Гертруды, жены Майка и преданного друга Матисса — от Майка и Лео Стайнов. Они, вероятно, должны быть довольно личными и откровенными. Я отошлю их, не заглядывая туда, вместе с книгами. У меня нет ни времени, ни желания — полагаю, их следует делать доступными лишь после смерти Сары и Лео. Майк умер 8 лет тому назад. Что и привело меня к вашему вопросу — Что стало с первой новеллой Гертруды, написанной в 1904–1905 годах. У меня хранится рукопись [105]. Это для меня проблемный момент, я не знаю, что делать и не знаю, как поступить. Я догадывалась, что рано или поздно мне придется с этим столкнуться, скорее раньше, но чтобы скрыть свою трусость, я продолжала твердить: позже, когда со всем остальным будет кончено. Но вы оказались единственным человеком, проявившим интерес. Гертруда дала мне эту рукопись в 1933 году, после того как показала ее Луису Бромфильду, Бернару Фаю и У. А. Брэдли (ее литературному агенту). Брэдли полагал, что в новелле чувствуется рука мастера, но не рекомендовал к печати — во всяком случае, не в то время. Гертруда вверила рукопись мне и никогда о ней не напоминала. Ну вот, что мне теперь с ней делать? Я спрашиваю вас и Карла, который никогда этим не интересовался и не знает даже того малого, что я поведала вам. Но решать вы должны оба. Единственное, что я знаю — я не хочу ее читать, и потому публиковать — при моей жизни. Гертруда, безусловно, поняла бы мое желание, хотя она никогда между нами не обсуждалось и не упоминалось. Можно ли при этих условиях послать рукопись вам или Карлу или обоим? Разумеется, рукопись не должна быть обнаружена здесь, когда в будущем все перейдет в руки Аллана.

Насчет человека, который выкрал экземпляр «Три Жизни» из Гарвардского университета, подаренный Уильяму Джеймсу — его письмо когда-нибудь найдется в коллекции. Не помню его имени, но письмо написано на стандартном бланке юридической фирмы Бостона, думаю, он работал в этой фирме. Кто-то недавно написал мне, что купил в магазине поддержанной книги экземпляр «Три жизни» с дарственной надписью Полю Робсону. У Вирджила Томсона хранится много писем от Гертруды — следует ли мне поговорить с ним и попросить отдать письма вам? Он — фанатик Гарварда, но они никогда не проявляли интерес ни к ней, ни к ее письмам — он может — в качестве geste [106] — отдать. Я дошла до конца страницы, но не до конца — никогда — моей всегдашней благодарности и привязанности.

Я надеюсь, вы поймете мое возражение вашим постоянным обращениям к вопросу сексуальности как к ключу к пониманию творчества Гертруды. Она бы решительно отрицала это — она считала сексуальность наименее важной из всех проявлений характера — ее реальное упоминание сексуальности редко — для вас как несгибаемого защитника Стайн такое понимание не должно привести к другим ошибкам. Гертруда всегда утверждала, что не любит частного мнения.

В письменном свидетельстве Гертруды по делу Бернара Фая я нашла такую фразу: «он склонялся вправо, я склонялась к радикализму — это поможет разглядеть разницу между быть буржуа и быть радикалом»— Пикассо говорил: все творческие люди (не американцы) ведут себя также. И, пожалуйста, не забудь о данном слове — удалить все ремарки, не относящиеся к литературе — приложи к этому твой непредвзятый глаз жителя Новой Англии. Прошедшим вечером я вместе с Ольгой Пикассо и Мари Лорансен побывала на генеральной репетиции балета Стравинского Le Baiser de la feé [109] со скучной декорацией и костюмами Элик и хореографией Баланчина. Его жена [110] — крепкая американская балерина, вы ее, наверное, знаете. Все это не то, о чем я хотела рассказать. А о том, что Пуленк подошел поговорить с Мари Лорансен, она полна энтузиазма после просмотра Les Mamelles [Tirésias] [111] — и ни слова о его музыке — он тоже был взволнован представлением, словом, когда они успокоились, я сказала ему (в уголочке, где мы не могли кого-нибудь обидеть), что мы думаем о музыке — он выглядел польщенным, насколько мог себе позволить. Видите, балет все еще важное событие в Париже.

Спасибо за скорый приезд. Моя любовь вам обоим,