Искусство творения

Мысль Лысенко на этом не успокоилась. Неугомонная, она продолжала бросаться из крайности в крайность, поражая окружающих своей изобретательностью.

Однажды он явился в лабораторию с ящиком картофельных срезов, высыпал содержимое перед помощницей и скороговоркой сказал:

— Создайте для этих верхушек различные условия и выясните, где они хорошо себя чувствуют.

Вопрос о самочувствии картофельных срезов, о том, где лучше или хуже живется шелухе, решительно не интересовал сотрудницу. Она любила пшеницу горячей любовью, ее волновал только вид остистого колоса. Лысенко это знал и поспешил добавить:

— Вам стоит этим заняться, серьезно советую. Мы не должны забывать о войне. От нас ждут практической помощи, и никто не смеет уклониться от своего долга.

Таково было начало. Картофельные срезы стали единственной темой в академии. Ученый приказал, чтобы ни одна картофелина не была съедена прежде, чем предварительно с нее не сняли верхушку. Все вдруг оказались мобилизованными на заготовку и сбор верхушек по областям.

Лысенко задумал дать стране дополнительный посадочный материал — новый источник семенного картофеля: использовать каждый клубень, идущий в пищу, частично и для сельского хозяйства страны. Что стоит хозяйке во время очистки картофеля срезать крошечный кусочек весом в пять — десять граммов? Почему именно верхушку? Потому, что при посадке картофельных клубней всходы преимущественно образуются здесь. Поле, засаженное такими вершинками, урожайностью не отличается от поля, засаженного целым картофелем. Какая экономия материала и средств! Нет нужды загружать транспорт посадочным материалом, гнать из области в область поезда.

Исследователю мерещились миллионы тонн верхушек, они заполняют подвалы и амбары, приносят невиданные урожаи стране. Простого расчета, казалось, достаточно, чтоб видеть все выгоды этого плана. В пищу картофеля идет в десять раз больше, чем для посадки. Если с каждого клубня снять его плодоносную верхушку, сколько наберется добра!

Взволнованный Лысенко мчится из края в край по Сибири, агитирует и настаивает, чтобы всюду собирали верхушки. Все должны об этом думать, никто не вправе отказаться от их заготовки. Даже дети обязаны стать пионерами нового дела.

В Челябинской области отряды пионеров и отдельные классы соревновались в сборке картофельных срезов. Комсомольцы и школьники читали в сельских домах инструкции и призывы Лысенко. Тысячи центнеров верхушек заготовили воинские части. Все сотрудники академии, не исключая академиков, были прикреплены к восемнадцати областям и республикам для пропаганды и сбора верхушек. Миллионы людей своим трудом и усердием поддержали планы Лысенко. К весне были накоплены миллионы пудов картофельных срезов: они дали возможность увеличить площадь посадок на сто тысяч гектаров земли.

Спустя год Лысенко обращается к тем, кто услышал его призыв:

«Дорогие товарищи! Пусть выскажут свое мнение люди, сажавшие картофельные верхушки, пусть отвечают: оправдал ли себя этот способ, есть ли расчет его применять? Намерены ли они в будущем держаться нашей методики? Пусть выскажутся колхозники, бригадиры, руководители, рабочие-огородники. Чем больше по этому поводу выскажется людей, тем увереннее мы будем планировать нашу работу…»

На просторах Сибири тем временем продолжалась суровая зима. Мороз достигал сорока градусов, студеные ветры ураганом неслись по бесснежной земле, предрешая судьбу озимой пшеницы. Лысенко аккуратно навещал свои делянки, проводил много времени на каждом участке, но разглядывал теперь не озимые всходы, а почву. Вспаханная весной и засеянная осенью, она покрылась широкими трещинами. Под рыхлым слоем земли коркой легли ледяные кристаллы. В промежутках между комьями замерзшая влага разворотила неосевшую почву и изорвала в клочья корни растений. Там, где плуг прошел к осени или ранней весной и поднятый слой успел прочно осесть, было меньше воды и корни озимых менее повреждались.

Лысенко глубоко призадумался. То, что он узнал, скорее запутывало, чем уясняло положение… «Странное дело, — недоумевал он: — чем больше земля тут успела уплотниться, тем вернее на ней зимуют озимые». Но ведь это чепуха. Любой первокурсник посмеется над этим. Рыхлость почвы, столь желанная для земледельцев, вдруг в Сибири оказывается вредной. Гибельна влага, накопленная во вспаханной земле. «Тут что-то не так, — не соглашался ученый, — все неверно с начала до конца».

Для Лысенко наступили дни приятного и привольного труда. Его время принадлежало теперь ему одному. Ни совещаний, ни бесед с пионерами — любителями растениеводства. Далеко позади остался дворец, где под бумагой стояли ряды тарелок с проросшими семенами; нет чайной полоскательницы, наполненной землей и освещаемой электрическим солнцем. Пред ним сибирская степь — бескрайное экспериментальное поле. Работы у него много, по горло, некогда думать о себе. Он мало говорит, редко улыбается и мучительно много размышляет. Напрасно аспирантка пытается иной раз его рассмешить. Ни шутки, ни уговоры не доходят теперь до него.

Наступила весна, почва оттаяла, и Лысенко увидел желтое поле безжизненных всходов. Вымерзла пшеница, не устояла и рожь. Помощница ученого смотрела на мертвые делянки, бессильная сдержать набегающие слезы.

— Не волнуйтесь, — успокаивал ее ученый, — я очень доволен тем, что случилось. Так и должно было быть.

— Вы говорили зимой, — возражала она ему, — что не все у нас вымерзнет, что-нибудь да останется.

Это не был упрек. Она поверила ему и в мыслях не допускала, что все кончится так неудачно. Сколько трудов и лишений, сколько времени потрачено зря! Лысенко часами стоял у делянок в лютый мороз или безустали бродил по полям. Она с трудом находила его, и не всегда удавалось ей уговорить его поесть и отдохнуть. Теперь, когда посевы погибли, он совершенно спокоен, говорит, что доволен, так и должно быть.

Ученый водил ее по экспериментальным участкам и, тронутый ее печалью, горячо объяснял:

— Взгляните, что мороз тут натворил. Если бы у бедного росточка были не корни, а проволока, ее все равно разорвало бы на части. Я зимой еще догадывался, что так сеять пшеницу нельзя. При такой агротехнике любое растение обречено. И пшеница и рожь не выдержат подобного режима. Я не сомневался, что весной на делянках у нас будет разорение и гибель… Надо не иметь головы, чтобы сеять здесь так, как я сеял.

— Погодите, — прервала она его, — чем же это мы плохо провели сев? Я никогда не поверю, что тут хоть капелька нашей вины.

— Мы сеяли так, — продолжал он спокойно, — как профессора этому учат студентов. Сеяли по хорошим, рыхлым парам. Подите сюда, приглядитесь. Подумайте над тем, что вы видите здесь.

Они стояли на границе экспериментального участка у самой дороги. Лысенко указывал ей на те места, где, пощаженные морозами, ветвились зеленые всходы. Во время посева сеялка уронила семена на дороге, и на утоптанной прохожими земле сохранились живые растения. Зима не убила их, но почему?

— Обратите внимание, — настаивал ученый, у них не только цела корневая система, но и не поврежден зеленый покров. Точно ветер не гнал на них почвенной пыли, не бил и не хлестал их стеблей и листьев. Вы догадываетесь, почему так произошло? Над землей защищал их бурьян, а снизу — плотная, слежавшаяся почва, в которой нет трещин и влаги. Все так обошлось потому, что в этих местах землю не культивировали, не пахали и не бороновали.

Лысенко мог поручиться, что посевы погибли от механических повреждений, связанных с морозами, но не от прямого действия холодов.

Как же сберечь озимые рожь и пшеницу от разрушительных сил сибирского климата? Как сохранить надземные и подземные части растения?

Лысенко выступает в печати и объясняет, как нужно возделывать озимую пшеницу в степных районах Сибири. Не зимостойкость семян, а новый метод агротехники нужен для спасения посева. Надо сеять озимые по нетронутой стерне, не вспахивая и не обрабатывая почвы. В плотной земле нет пустот, где накапливается и замерзает дождевая влага, и не разрушается поэтому корневая система растения. Наземную часть всходов защитит стерня, оставшаяся после жатвы. Она встанет преградой на пути урагана, закроет снегом посевы, спасет их от холода и разрушений.