Князь Александр Сергеевич Меншиков. 1853–1869

Осмотрев подробно укрепления Евпатории, помощью неоднократных и последовательных рекогносцировок в самом близком от неё расстоянии, Хрулев донес главнокомандующему, что он надеется овладеть Евпаторией. Между тем, Врангель, всё-таки не разделяя надежд Хрулева, писал главнокомандующему, что без формального его предписания он не берет на себя ответственности за решение вопроса о нападении на Евпаторию.

Уважив очень основательные представления Врангеля, главнокомандующий отменил предприятие; но, получив донесение Хрулева, решился передать командование Евпаторийским отрядом сему последнему.

Быв очевидным свидетелем минут передачи командования отрядом барона Врангеля Хрулеву, я никогда не забуду того отрадного впечатления, которое произвел на меня при этом почтенный предшественник Степана Александровича. От души желая успеха Хрулеву, Врангель просил забыть старшинство по службе и иметь его, Врангеля, в виду только как начальника драгун. В свою очередь и Хрулев деликатностью и уважением, с которыми обращался к Врангелю, выказал себя с прекраснейшей стороны. Этого мало: Врангель, во время приготовлений к бою и при самом деле, не только свято соблюдал свой долг и спешил выполнять распоряжения Хрулева, но еще предупреждал их и не оставлял его своими советами. Поступок — достойный глубокого уважения и подражания! Так как Хрулев пользовался славою запальчивого в бою, то Меншиков, назначая его в отряд к Врангелю, как бы для совместных распоряжений, имел в виду уравновесить предприимчивость одного осторожностью другого. Когда Врангель отказался, князь был не совсем покоен; но, как впоследствии оказалось, совершенно напрасно.

26-го января 1855 г., после обеда, Хрулев, Волков и я выехали из главной квартиры. За Алмой, в деревне Бурлюк, мы переночевали у общего нашего товарища артиллериста Мартынова, а на другой день, рано утром, поехали верхом к Евпаторийскому отряду. Дорога была очень вязкая и нашим лошадям было нелегко подаваться вперед; когда же мы для сокращения пути свернули напрямки на пахотные поля, то грязь до такой степени налипала к ногам лошадей, что они едва двигались. Казаки, часто слезая с своих лошадей, оскабливали грязь от их ног; мы же на туземных лошадях ехали безостановочно, так как они обладали сноровкою опускать и выдергивать ноги из вязкого грунта так ловко, что грязь к ним не прилипала. Желая выследить эту особенность поступи, я, впереди себя, пустил очень маленькую и самую легкую из своих крымских лошадок и наблюдал за её ходом. Постановка ноги и её подъем составляли у лошадки как бы один темп: только что касаясь земли, она тотчас же коротко и быстро выхватывала ногу из грязи. На поспешном ходу лошадка подавала грудь настолько вперед, что ей приходилось вырывать ноги из грязи с наклоном по направлению пути и этим она как бы вытирала их о почву, оставляя косой отпечаток следа. Кроме того, ставя ногу перед ногой, она оттискивала след, как говорится, веревочкой, наподобие лисьего. Благодаря ловкости этой лошадки, мне вскоре удалось увернуться от преследовавшего меня татарского пикета.

Приближаясь к Евпатории, мы обогнули соляные озера и проливу правого фланга города усмотрели большой курган, с которого можно было видеть очертание Евпаторийских укреплений. Хрулев послал меня на этот курган. Я пересел на вышеупомянутую лошадку и, вместе с балаклавским греком Димитрием Подпати, подъехал к кургану и, у его подошвы отдав моему спутнику подержать мою лошадь, стал карабкаться по крутому и скользкому подъему. Достигнув вершины, я невдалеке от себя заметил неприятельский пикет, который встревожился, бросился к лошадям и погнался за мной. Сбежав с кургана, я вскочил на мою лошадку и был таков. Следом за мною соскользнуло с кургана несколько верховых татар и пустились в погоню; не тут-то было: моя лошадка, по топкому полю, неслась как стрела. Татары отстали, крикнув мне во след, по-русски: «хорошо, что у тебя наша лошадь, а то бы не ушел!» Пустив несколько выстрелов, они возвратились на прежнее место. Грек мой, чтобы раздвоить внимание преследовавших, понесся в другую сторону и тоже ускользнул.

Расположись за гнилым соляным озером, в деревне Тюп-Мамай, Хрулев, в сопровождении нескольких лиц, при нём состоявших, сделал несколько рекогносцировок вблизи укреплений Евпатории: вызывая этим пальбу из города, он проверял число орудий, выставленных по оборонительной линии. Получив приказание атаковать Евпаторию, он перенес свою квартиру в экономию (мызу) помещика Августиновича, Ораз, близ деревни Хаджи-Торхан, и здесь приступил к составлению диспозиции и к другим предварительным распоряжениям. Ораз, в 9-ти верстах от Евпатории, был ближе к центру расположения войск, нежели Тюп-Мамай.

Ревностными помощниками Хрулева были состоявшие при нём: за начальника штаба — флигель-адъютант полковник Волков, начальником артиллерии — полковник Шейдеман, дежурным штаб-офицером — ротмистр Линденер, обер-квартирмейстером — капитан Цитович, за старшего адъютанта — уланского полка поручик Михалев [20], для особых поручений — артиллерии штабс-капитан Мартынов.

XVII

Продолжая свои рекогносцировки из Ораза, Хрулев работал неутомимо, кроме диспозиции, еще над многими письменными приказаниями и наставлениями по войскам; составлял подробные инструкции для уборки раненых и для подания им первоначальной помощи.

По диспозиции, атаку должны были произвести три колонны: центральною наносился главный удар; фланговые же, предварительными атаками, должны были отвлечь внимание неприятеля от центра; начинать дело должна была левая колонна. В приказаниях, кроме порядка, изъяснялись правила движения войск к месту боя; их размещение в боевой линии, действия приуготовительные; натиск, штурм, занятие города; наставление войскам на случай успеха, или неудачи; поведение и действия войск в захваченном городе и проч. и проч. Словом, всё было предусмотрено и подробно письменно изложено во множестве экземпляров для раздачи в каждую часть войск. Так как главная сила отряда, 8-я дивизия, еще не прибыла, то, кроме этого, во избежание проволочек во времени и для облегчения лиц начальствовавших в частях 8-й дивизии, были заранее заготовлены приказания, какие им следовало отдать по своим частям во исполнение общих распоряжений по отряду.

Деятельность Хрулева была необыкновенна. Утром, возвращаясь с рекогносцировок, он скидывал мундир, и нараспашку, чтобы быть совершенно на просторе, отдавал приказания, диктовал, прослушивал написанное, поверял, сличал распоряжения, принимал начальников частей, знакомился с ними; заставлял их прочитывать приказания при себе, потом переспрашивал их, чтобы убедиться, так ли они понимают предстоящие им дела. Кому из них приходилось в бою действовать совместно, того он при себе заставлял сличать распоряжения между собою, исправлял встречавшиеся неудобства; вытребовывая адъютантов и ординарцев, он втолковывал им их обязанности, потом — проэкзаменовывал. Всё это делал Хрулев переходя от стола к столу, или от одного лица к другому… наконец, утомясь, ложился на диван навзничь и, заложив руки за голову и подогнув ноги, продолжал свое дело, не теряя ни минуты времени. Если он внушал что-нибудь, то непременно стоя, а поверяя кого либо и выспрашивая — ложился опять. Эта кипучая деятельность длилась несколько дней, в течение которых Хрулев, можно сказать, почти ничего не ел, не пил и едва ли спал. Бывало, мы сядем за обед, а он об нём и не думает: проходя мимо стола, возьмет кусок чего нибудь, ляжет на диван, наскоро жует, и диктует. Чай пил походя: о своем стакане не заботился, а где нибудь увидит стакан, хлебнет и отойдет в сторону. Если кого встретят без дела, того непременно засадит за работу. Его дружеское, приветливое обхождение со всеми придавало рвение всем нам и, проникнутые его деятельностью, трудились и мы, кто во что горазд. Мне Хрулев поручил составить план Евпатории, который мог бы ознакомить начальников частей с городом. Не быв никогда в Евпатории, я был принужден составлять её план по словесным показаниям лиц, хорошо знакомых с расположением города; при этом мне много посодействовал помещик Августинович. Таким образом я намалевал яркими красками 12 экземпляров: Хрулев их одобрил и разослал в войска.