На грани отчаяния

- Не спеши, сынок. В колонию приедешь, там накормят.

- Так продукты же тебе дали на меня тоже! - возмутился я.

- Ну и что? Ты и так откормленный. А мне надо держать себя в спортивной форме. Какой из голодного охранник? Ты согласен со мной? - сытно рыгая, поинтересовался Ерошкин.

- А вот я расскажу, что ты мой паек съел! - с обидой заявил я.

- Да кто тебе поверит? - лениво проворчал Ерошкин, завязывая рюкзак и засовывая его обратно под лавку.

День, ночь и еще день поезд медленно тащился по рельсам. За это время Ерошкин шесть раз принимался за трапезу. После приема пищи он просил у проводника чай и, смачно прихлебывая из стакана, хрустел большим куском колотого сахара, выданного для меня в дорогу. В Воронеж поезд прибыл ночью. За окном бушевала сильная метель. До колонии предстояло добираться пешком по дремучему лесу. Впереди, не обращая на меня никакого внимания, крупно вышагивал Ерошкин. Я изо всех сил старался не отстать от него, чтобы не затеряться в снежной круговерти.

Бежать было совершенно бессмысленно. Незнакомый лес, метель - в трех шагах ничего не видно. Ерошкин великолепно это понимал и беззаботно шагал впереди. Перед глазами у меня маячил его рюкзак, в котором аппетитно проглядывался рельеф съеденного уже наполовину батона колбасы. Рука моя непроизвольно потянулась к отвороту валенка, где был запрятан кусочек безопасной бритвы. Воспользовавшись сильными порывами ветра я, предельно приблизившись к рюкзаку, на ходу осторожно надрезал его в месте выпуклости. Колбаса вывалилась мне в руки, и я вожделенно впился в нее зубами. Затем наступила очередь сыра. Далее неплохо пошел хлебушек. С сахарком я не очень торопился и, растягивая удовольствие, сосал его вплоть до появления домиков колонии. Метель к этому времени прекратилась.

Мы вошли в маленький домик, в котором находилась контора. Дверь была не заперта, но в помещении было пусто. Ерошкин скинул свой рюкзак на пол и вдруг заметил, что тот явно потощал. Он ковырнул пальцем по разрезу, и глаза его налились злостью.

- Убью, сволочь! - зарычал он, отбросив в сторону рюкзак. Схватив стоявшую у стены скамейку и яростно размахнувшись ею, лихой спортсмен-перворазрядник наверняка в сердцах размозжил бы мне голову, если бы я тотчас не увернулся. Мощный удар пришелся по столу, из которого тут же вылетело несколько досок, а сама скамейка разлетелась в щепки. В этот момент отворилась дверь.

- Ну вот, не успеешь выйти на минуту, как тут погром учиняют, - беззлобно проговорил вошедший мужчина. - Что тут у вас происходит?

- Да вот, пока вел сюда гаденыша, он меня обокрал. Рюкзак порезал, - жаловался Ерошкин.

- Я начальник колонии Владимир Николаевич Пушкин. С поэтом ничего общего не имею. Однофамилец. Показывай, что украл у сопровождающего!

Я похлопал себя по раздутому животу.

- Еду, что ли? Так ты что, пацана голодом морил? - обратился он к Ерошкину.

- Да врет гаденыш все. Жрал всю дорогу, да видно, мало показалось! - смутился Ерошкин.

Владимир Николаевич внимательно посмотрел на него, потом перевел взгляд на меня.

- Подавай сюда свою сопроводительную. Я напишу, что ты мародер. Получишь взыскание по месту службы, - обратился он к Ерошкину. - А ты, пацан, грамотный? Заполняй быстрее анкету, а то скоро завтрак будет. Место-то в животе осталось? - улыбнулся он…

- Новенького подогнали! - раздался голос при моем появлении в комнате. - Ты кто? - подошли ко мне развинченной, вихляющей походкой два парня лет шестнадцати. Один из них был плотного телосложения, среднего роста, из тех, кто постоянно крутится на турниках и выжимает двухпудовые гири. Второй - худой и длинный.

- Человек, - ответил я.

- Ты что, нормального разговора не понимаешь? Тебя спрашивают, ты вор или «сука»? - презрительно скривив губы, спросил худой.

- Вор.

- А у нас «сучья» колония! - обрадовался худой. - Комсомольцы! Будешь заявление в комсомол подавать? Я рекомендацию дам. Да и Санек тоже.

- Конечно дам, Мотыль! -тупо заулыбался плотный.

- Пошел ты!… - не сдержался я.

- Смотри, Санек, какой грубиян! Ну, мы тебя быстро приучим к вежливому обращению. Ну-ка, детки, преподайте первый урок босоте! - еще больше развеселился Мотыль.

Четверо парней, сидевшие на своих постелях и с интересом наблюдавшие за нашим разговором, поднялись и, подойдя вплотную, окружили меня.

- Ну что, повторять придется? - вновь спросил Мотыль.

Я промолчал.

- Да он не понимает! - взъерошился Санек и коротким профессиональным ударом в солнечное сплетение сбил меня с ног. Скрючившись на полу, я задохнулся от боли. И в то же мгновение получил сильный удар ногой в подбородок. Изо рта хлынула кровь. Удары посыпались со всех сторон.

- Тумбочку давайте! - хихикал Мотыль.

Уворачиваясь от ударов, я судорожно искал пальцами в отвороте валенка заветный кусочек бритвы. Наконец нащупав и вытащив его, я из последних сил приподнялся, вырвался из клубка озверелых парней и, подскочив к стоящему в стороне, ухмыляющемуся Мотылю, со всей мочи полоснул его бритвой по глазам. Раздался дикий вой. Схватившись руками за лицо, Мотыль залился кровью и упал на постель. Остальные отпрянули в стороны.

- Еще есть желающие? - зло прошипел я.

Желающих не оказалось. Все окружили Мотыля и наперебой предлагали ему свою помощь. Глаза его оказались целы. Он успел закрыть их. Кусочек бритвы был слишком маленьким и прорезал только веки и переносицу. Но кровища хлестала нормально. Мотыля повели в ванную комнату. Я тоже направился туда же и стал разглядывать в зеркало свою изрядно подпорченную физиономию. Пока я смывал кровь, со всех сторон сбежались воспитатели. Их попытки найти у меня бритву ни к чему не привели. Я заявил, что выбросил ее в окно. Нас с Мотылем повели в медпункт, по дороге читая лекции о вреде такого рода взаимоотношений.

Врач залепил меня со всех сторон пластырем, а на левую руку наложил шину, так как выяснилось, что у меня закрытый перелом. Еще он назначил рентген внутренностей, но для этого надо было везти меня в областную больницу, что оказалось очень хлопотным делом, и эту процедуру отложили до следующего раза. Я нисколько не сомневался, что следующий раз наступит сегодня ночью. Было понятно, почему воспитатели не посадили меня в изолятор. Они ждали эффективного воздействия от метода группового прессинга. Не думалось, что у них что-либо получится.

Вечером после отбоя, всячески изощряясь, чтобы не уснуть, я лежал в постели, сжимая в пальцах свое маленькое оружие. Каждый шорох заставлял меня настораживаться. Мне было абсолютно ясно, что со всеми шестерками, окружающими Мотыля, справиться будет невозможно. Да и со всей колонией не повоюешь. Но я твердо решил не ронять себя в собственных глазах и отдать свою независимость подороже.

Ночью послышался осторожный скрип кровати. В свете луны показался Санек с веревкой в руках. Остальные тоже подняли головы и настороженно ждали. Санек крался к моей постели. Я тихо поджал ноги и напружинился. В тот момент, когда он приблизился ко мне, я что было силы пнул его ногами в грудь. Санек отлетел к стене и растянулся на полу. Не давая опомниться, я выпрыгнул из постели и, подскочив к Саньку, яростно впился зубами в его нос. Мощный рев потряс комнату.

Обалдевший от боли, он совершенно не сопротивлялся. Я пилил зубами, стараясь откусить нос напрочь. Но множество рук подскочивших воспитанников оторвали меня от Санька, вместе с кончиком его носа. Силы были неравны. Предварительно опустошенная тумбочка уже стояла рядом. Вторично сломав левую руку и сложив почти пополам, меня запихали внутрь. Дверца тут же была закрыта на висячий замочек. Я и раньше много слышал о применяемой в колониях для несовершеннолетних экзекуции под названием «тумбочка», но сам попал в такую ситуацию впервые. Тумбочку со мной вынесли на лестничную площадку и, раскачав, бросили на лестницу. Кувыркаясь, она покатилась по ступенькам вниз.

Очнулся я в областной больнице. Проведя курс лечения, меня отправили обратно в эту же колонию, в которой я провел около года с приключениями, мало отличающимися от предыдущих. Администрации наконец стало ясно, что бытующие у них методы воспитания явно недостаточны для моего успешного исправления, а посему из Москвы в Воронеж был срочно вызван отец и я был передан ему на поруки…