Июнь-декабрь сорок первого

В тексте же передовицы говорилось об этом прямо: "Ныне непосредственная опасность нависла над Ленинградом - колыбелью пролетарской революции".

А затем следовало:

"Не впервые к стенам этого прекрасного города рвутся враги. Когда в октябре 1919 года белые банды Юденича находились у ворот красного Питера, великий Ленин писал его доблестным защитникам: "Товарищи! Решается судьба Петрограда! Враг старается взять нас врасплох... Он силен быстротой, наглостью офицеров, техникой снабжения и вооружения. Помощь Питеру близка, мы двинули ее. Мы гораздо сильнее врага. Бейтесь до последней капли крови, товарищи, держитесь за каждую пядь земли, будьте стойки до конца..."

С передовой соседствует репортаж о том, как ленинградцы поднимаются на защиту родного города. На первую полосу вынесена также заметка о митинге в танковой части, где прозвучали такие слова: "Все мы, если нужно, умрем под Ленинградом, но город не сдадим".

А на второй полосе - статья генерал-майора М. Процветкина "Воздушная оборона города". В ней сообщается, что в ленинградском небе за одну только декаду фашистская авиация потеряла свыше ста машин. Именно здесь - в воздушных боях над Ленинградом - отличились летчики Здоровцев, Харитонов и Жуков, первыми удостоенные звания Героя Советского Союза за боевые подвиги в Отечественной войне.

Среди сбитых над Ленинградом и взятых в плен немецких летчиков немало таких, которые бомбили города Франции, Англии, Польши. Один из них признался, что он бомбил там 17 месяцев подряд, а воздушный бой ему впервые навязали здесь, над Ленинградом, и сразу же "приземлили". Та же участь постигла и другого фашистского аса - командира полка. Не доверяя своим подчиненным, он решил лично попытать счастья и полетел на Ленинград. В первом же воздушном бою был сбит и захвачен в плен.

* * *

В Ленинграде у нас работал тогда опытный собкор Валентин Хействер. Всеволод Вишневский писал мне о нем: "Работает он здорово, часто выезжает в дивизии, полки, лазит под огонь..."

Все же мы решили послать на подмогу ему писателя. Выбор пал на Льва Славина.

С Львом Исаевичем Славиным я познакомился и подружился на Халхин-Голе, в "Героической красноармейской". Там он пользовался высоким авторитетом не только как писатель, а и как бывалый воин. Славин ведь был солдатом, а затем прапорщиком в первую мировую войну. Правда, на Халхин-Голе он выглядел не таким бравым, как в те времена. Годы сказывались. Да и служба была иной - не так уж требовалась в редакции безукоризненная строевая выправка. Выцветшая под беспощадным монгольским солнцем военная форма сидела на Славине далеко не щегольски. Но он был подвижен и вынослив в походной жизни, удивительно спокоен под огнем противника, темпераментен в работе. У этого мудрого человека таился неиссякаемый запас юмора.

В первые дни Отечественной войны, когда я начал собирать в "Красную звезду" моих добрых боевых товарищей-халхингольцев, кинулся, конечно, искать и Славина. А он, оказывается, уже работал в "Известиях". С этим я примириться не мог. 7 июля пригласил его к себе, спрашиваю:

- Как вы попали в "Известия"?

Лев Исаевич, видимо, уловил в моем вопросе оттенок упрека, стал оправдываться:

- Боялся опоздать на войну. А тут подвернулось предложение "Известий" стать их корреспондентом, я сразу же и согласился...

- Ладно, - прервал я Льва Исаевича, - вот прочитайте и распишитесь, и протянул ему, как говорили в старину, "казенную" бумагу. Это был приказ, датированный тем же днем - 7 июля. Он гласил: "Интендант 2-го ранга Славин Лев Исаевич призывается в кадры РККА и назначается корреспондентом газеты "Красная звезда". Заместитель наркома обороны армейский комиссар 1-го ранга Л. Мехлис".

Не знаю, обиделся ли Лев Исаевич за то, что я не переговорил с ним предварительно об его перемещении? Я почему-то был убежден, что все, кто работал в "Героической красноармейской", не откажутся работать со мной в "Красной звезде". В молодости многим свойственна чрезмерная самонадеянность. Как видно, и у меня был некоторый избыток ее. Однако Славина это не шокировало. Позже он сам писал: "Я согласился работать в "Известиях" не без сожаления. Я предпочел бы "Красную звезду": там вся наша халхингольская компания. Но "Известия" опередили. Как же я был обрадован, когда наш фронтовой халхингольский, а ныне редактор "Красной звезды" добился в ПУРе моего перевода в "Звездочку", как мы интимно-ласково называли "Красную звезду".

Уже 10 июля у нас был напечатан очерк Славина "Лейтенант Сотников" - о подвиге командира артиллерийской батареи. Материал был добыт в военном госпитале, что для опытного в прошлом газетчика не являлось делом трудным. Затем последовал новый его очерк о связисте. Это далось Славину еще легче тема знакомая. На Халхин-Голе он часто писал о связистах.

Однако надо было поспешать в Ленинград. Уехал туда Славин не один. За день до отъезда он сказал мне:

- Узнал о моей командировке Светлов и стал умолять: "Похлопочи перед редактором, чтобы и меня с тобой послали". Вот я и прошу за него.

Я внял этой просьбе, о чем жалеть потом не пришлось. И в Ленинграде, и на других фронтах Отечественной войны Михаил Светлов проявил себя с самой лучшей стороны.

Машина, на которой наши спецкоры выехали из Москвы, свободно прошла в Ленинград, пожалуй, одной из последних. Лев Исаевич рассказывал мне потом, с привычным юмором:

- Мы гнали вовсю. Сняли даже глушитель, чтобы увеличить скорость. Затем полетела одна из банок аккумулятора. Если машина не заводилась, приподнимали ее задок и принимались вертеть задние колеса... Невдалеке от Ленинграда проскочили через минное поле. Когда нам сказали об этом, мы только пожали плечами: переживать не было времени.

Поселились Славин и Светлов в полупустой гостинице "Астория". Выбрали себе не "люкс", хотя можно было занять любые апартаменты, а полутемную, тесную комнатушку. Она имела одно очень важное преимущество: ее прикрывала (если не от вражеских бомб и снарядов, то от их осколков) глухая кирпичная стена соседнего дома.

Впрочем, наши спецкоры не засиживались в "Астории". Они ежедневно бывали в войсках, на передовых позициях. Путь туда был уже совсем недалеким.

- К боевым участкам подвозил трамвай, - рассказывал Лев Исаевич. - За пятнадцать копеек... У ворот Кировского завода кондуктор объявлял: "Конечный пункт, дальше фронт". Немецкие позиции были всего в шести километрах от завода. "Оскорбительно близко", - как отметил однажды Александр Штейн...

Бесконечные тревоги, бомбежки и артобстрелы в самом городе бывалый солдат Славин переносил, конечно, легче, чем Светлов, но и поэт проявлял должную выдержку и бодрость духа. Как всегда, острословил. Узнав, что на квартире у одного знакомого журналиста, жившего на Московском шоссе, расположился ротный патронный пункт, Михаил Светлов спросил его:

- Старик, когда приглашаешь нас к себе на патроны?

В штабе фронта нашим спецкорам показали перехват гитлеровского радио: "Немецкие войска проникли в Ленинград". Светлов добавил от себя:

- Передачу ведет барон Мюнхгаузен.

Однажды, как свидетельствует Славин, его друг вернулся с передовых позиций преисполненный какой-то необыкновенной бодрости.

- Знаешь, что я видел на Пулковской высоте? - воскликнул он. - Орудие с "Авроры". Да, да, то самое, которое грохнуло по Зимнему дворцу в семнадцатом году. Так вот, оно сейчас стоит на огневой позиции и грохает по немцам. Здорово, а? Нет, ты только вдумайся! Сама Октябрьская революция бьет по фашистам!

* * *

Напечатали очерк Янки Купалы "Народная война" с таким примечательным авторским вступлением:

"Белоруссию во все века звали многострадальной землей. Стоя на рубеже между славянскими народами и германскими, тевтонскими ордами, она не раз грудью своей отражала нападение псов-рыцарей, напудренных фридриховских солдат и полков кайзеровской Германии. Всегда мы шли с русским народом, всегда побеждали вместе".