Неизвестный Юлиан Семенов. Умру я ненадолго...

БОМАРШЕ. Лапа, я подарю тебе часы. Я сам сделал их; смотри, как они прекрасны! Семнадцать рубинов, на которых держится механизм, стоят двести луидоров.

ДЖЕРРИ. Я беру только то, что мне полагается. С тебя десять луидоров и поцелуй на прощание.

БОМАРШЕ. Если бы ты не попросила денег за любовь, я бы уплатил тебе не десять, а триста луидоров, дурочка. Мне очень хотелось подарить тебе часы. Подарить, понимаешь? Чтобы не обижать тебя платой...

ДЖЕРРИ. Обижают, когда не платят.

БОМАРШЕ. Вот тебе десять луидоров и убирайся.

ДЖЕРРИ. А поцелуй?

БОМАРШЕ. На том свете.

ДЖЕРРИ уходит.

БОМАРШЕ (кричит в окно). Фигаро, принеси стакан воды!

Бомарше подходит к столу, раскладывает бумаги и перья; входит ФИГАРО с кувшином и стаканом.

БОМАРШЕ. Это же теплая вода. Неужели так трудно принести стакан холодной воды?

ФИГАРО. Целый день гоняется вверх и вниз. Фигаро — здесь, Фигаро — там! Нет холодной воды!

БОМАРШЕ. Что, земля потеплела?

ФИГАРО. Это мы узнаем, когда нас в нее закопают.

БОМАРШЕ. Браво, Фигаро, браво, брависсимо! Если ты будешь по-прежнему ворчать все время, я спущу тебя с лестницы.

ФИГАРО. Десять лет слышу.

БОМАРШЕ. Если нет холодной воды, принеси бутыль холодного вина.

ФИГАРО. Так бы сразу и говорили.

Уходит.

Бьют часы. Бомарше считает бой часов, достает из походного сундука пистолет, кладет его на стол и сверху прикрывает куском шелка.

Входит ОГЮСТ ШАРЛЕРУА.

ШАРЛЕРУА. Добрый день, господин де Бомарше, я пришел за письмом для короля.

БОМАРШЕ. На чем вы плывете во Францию?

ШАРЛЕРУА. Я нанял маленькое суденышко, чтобы отгородиться от шпионов Британии: говорят, они стали угощать вином тех людей, которые их интересуют; в вине — снотворное. Выпьешь — уснешь, а они переписывают послание, которое везет нарочный.

БОМАРШЕ. Вас много раз напаивали?

ШАРЛЕРУА. Меня? Да никогда.

БОМАРШЕ. Шарлеруа, я живу в окружении лжи, и это понятно, ибо мне врут мои здешние английские противники. Они обязаны лгать мне, посланцу Версаля, который к тому же не официальное лицо, а шевалье де Норак, представитель «Секрета короля». Ложь врагов, лакеев и торговцев — обычное дело. Но когда лгут друзья, я перестаю верить миру.

Входит ФИГАРО с кувшином вина.

БОМАРШЕ. Фигаро, где ты видел этого досточтимого кавалера?

ФИГАРО. На фрегате. Он там спал, пьяный в дупель.

ШАРЛЕРУА. Я притворялся спящим!

ФИГАРО. Сударь, так притворяться даже актеры не умеют: им если соломкой в носу пощекотать — сразу начинает извиваться, а ведь, бывает, покойника играют. Я же вам щекотал в двух ноздрях, но вы лежали, как дуб, сраженный молнией. (Бомарше.) Вино разбавленное, но лучшего в этом паршивом вертепе не достанешь...

ФИГАРО уходит.

БОМАРШЕ. Я тоже был юным, Шарлеруа, и тоже любил веселье. Но я знал — где, когда и с кем можно веселиться.

ШАРЛЕРУА. Но вы не были в молодости разведчиком, Бомарше! Вы были сочинителем!

БОМАРШЕ. Я только сейчас становлюсь сочинителем, Шарлеруа! В молодости я был бумагомарателем. Я до сих пор стыжусь своей пьески «Севильский цирюльник», как солдат стыдится невинности... Я окунулся в дело лишь для того, чтобы лучше понять людей, ибо нигде, кроме как в интриге, ты не можешь увидеть человека в двух измерениях — таким, каков он с тобой, и таким, когда он пишет рапорт своему монарху о беседе со мною.

«Здравствуйте, мой родной друг, мой талантливый и щедрый Бомарше!» — кидается он ко мне на шею при встрече. А когда мои люди, напоив его, похищают письмо, написанное им монарху, я читаю: «Это алчное, бездарное, похотливое животное Бомарше сегодня, в беседе со мною...» Вам же ясно, мой бедный Шарлеруа? Как ваш шеф, я должен был бы отстранить вас от работы, отобрать шпагу и выслать на родину, чтобы вами занялись в Бастилии...

Но мне жаль вас — с одной стороны, я все-таки надеюсь на вашу ловкость, с другой — я ненавижу костоломов Бастилии и, наконец, исповедую порядочность. Вы заучите письмо королю наизусть и проговорите его только Людовику — никому другому.

Выслушав вас, Людовик спросит: «Где товар?» Ответите, что «товар» в Лондоне, у Бомарше, и скажете, что несчастный Бомарше живет в сарае и пьет разбавленное вино, похожее на (пробует вино) на конскую мочу, и что его с утра и до вечера пытаются перевербовать британские тори, подсылая к нему то несчастных потаскушек, то утонченных поэтов; ему сулят огромные деньги, но Бомарше никогда не изменит Франции.

Нет, скажите — не изменит государю, ибо Людовик утверждает, что он — это и есть Франция. Так пусть же мне пришлют денег, чтобы я мог достойно представлять мой великий народ. Нет, скажите: моего великого государя.

Нет, не говорите государя, потому что я не являюсь его личным посланцем, на основании этого он откажет в субсидии. Скажите — Бомарше в отчаянии; он ест сухой хлеб и принимает агентов в дешевой гостинице. Нет, скажите — в гостинице с тонкими стенами: в соседнем номере слышно все, что здесь говорят шепотом.

ШАРЛЕРУА. Зачем же вы тогда кричите?

БОМАРШЕ. Я не кричу! Я рыдаю!

ШАРЛЕРУА. Но вы прорыдали столько секретов, сколько не могло быть в тех письмах, которые я возил в Париж.

БОМАРШЕ. Шарлеруа, не вздумайте пугать меня: с тех пор как я взял в руки перо, я лишился чувства страха. Запоминайте то, что я вам буду говорить, слово в слово: «Государь! Рукопись книги “Тайные мемуары публичной женщины”, порочащая Двор и известную вам особу, в моих руках. Гнусный сочинитель Тевено де Моранд торговался, как провансалец во время конной ярмарки.