Повести моей жизни. Том 1

— Я рад, что ты будешь теперь окончательно с нами! — сказал он мне. 

Потом он взял меня за талию одними кистями рук и со своей поистине необыкновенной силой перевернул меня три раза колесом вверх ногами, как маленького ребенка, хотя я был уже почти такого же роста, как и теперь. У меня все пошло кругом в глазах, когда он наконец поставил меня на пол. 

— Это, — сказал он мне, ласково улыбаясь, — будет единственным твоим испытанием при приеме в тайное общество. В других ты не нуждаешься. Ты и без того уже достаточно показал свою преданность друзьям и присутствие духа в опасностях. 

Я догадался, что Цакни ему передал мой вопрос об испытаниях, и сообразил, что они, вероятно, очень смеялись над моим наивным романтизмом. 

Он повел меня в соседнюю комнату, из которой я слышал уже знакомый мне голос Клеменца, с его характерным простонародным выговором фраз и остановкой в их средине, как бы подыскивая нужное слово. 

Действительно, он сам сидел тут около столика на диване, а кругом него группировалось несколько других, большею частью уже знакомых мне людей. Тут была и бледная белокурая голова Шишко, автора народной брошюрки «Чтой-то, братцы, плохо живется на святой Руси» и будущего автора «Народной истории России». Тут был и известный уже читателю Цакни, и, насколько помню, его жена, высокая, полная и стройная красавица в русском стиле, с плавными движениями и пенсне на носу, чрезвычайно шедшему к ее округленному лицу. Тут был и Львов, мой товарищ по приключениям в Даниловском уезде, и Батюшкова — белокурая Маргарита, которую я впервые увидел у Алексеевой. В дополнение к этим знакомым уже мне людям здесь сидела и внимательно смотрела на меня еще девушка гигантского роста и соответствующей полноты, которой я никогда не видел ранее. Она отрекомендовалась мне Наталией Армфельд; как я узнал потом, она была дочерью известного профессора и педагога, умершего недавно перед этим, и со связями в московской аристократии. Она и ее семейство были, между прочим, хорошо знакомы со Львом Толстым, который время от времени бывал в их доме близ Арбата. Ни Саблина, ни даже Алексеевой, казавшейся мне самой яркой представительницей этой среды, здесь, к моему удивлению, не было. 

— Мы будем очень рады, — начал говорить, явно от имени всех, Цакни, когда прежний их разговор умолк при моем приходе, — иметь вас нашим товарищем. Но вступление в тайное общество — дело серьезное, опасное и безвозвратное. Оно требует, чтоб человек пожертвовал для его целей всей своей жизнью. Вы видите здесь одну группу этого общества и потому можете судить о своих будущих товарищах. Что же касается цели общества, то она заключается в подготовлении государственного и общественного переворота, сначала путем распространения в народе и в интеллигенции идей о необходимости и возможности лучшего строя жизни, а когда масса будет подготовлена, то и в осуществлении нового строя с оружием в руках. Вы уже знаете из нашей литературы о целях общества. Согласны ли вы и теперь вступить в него? Хорошо ли вы обдумали дело? 

— Согласен, — ответил я, — я все обдумал. 

— В таком случае вы приняты единогласно, так как вопрос о вас обсуждался еще после вашего приезда из Даниловского уезда, и мы тогда же писали в Петербургское отделение, служащее центром, о ваших приключениях. Оттуда было получено уже более недели назад согласие на ваш прием, если окажется, что вы не охладели к делу после первого своего опыта. Мы присматривались к вам за последнее время и убедились, что нет.

— Теперь, — сказал Кравчинский, — надо сообщить ему основные принципы устава и историю нашего общества. 

— Оно возникло, — продолжал Цакни, — постепенно, еще в конце шестидесятых годов. Четыре студента Петербургского университета (и он назвал мне фамилии) пришли к заключению о необходимости распространять в обществе книги, направленные против предрассудков и суеверия во всех смыслах. Вы читали сочинение Милля «О равноправности женщин», роман Швейцера «Эмма», книги Карла Фохта, Дарвина, «Азбуку социальных наук» Флеровского? [36] 

— Да, читал. 

— Это были первые книги, распространением которых задался тогда первоначальный небольшой кружок. Они все были изданы легально разными книгоиздателями, но расходились плохо. Чтобы помочь их распространению и способствовать появлению других, кружок предложил издателям распространять их по провинции через разъезжающихся на каникулы студентов, которым книги будут сдаваться на комиссию. В первое лето многие книгопродавцы не доверяли и давали мало, но некоторые отнеслись лучше, и книг у кружка оказалось достаточно. Все эти книги за лето были распространены, и с давшими их книгопродавцами правильно рассчитались. Большинство студентов охотно брало от кружка книги из сочувствия. Так быстро организовался способ сбыта хороших книг. На второй и третий годы дело пошло так успешно, что книгопродавцы сами стали предлагать книги кружку и оказывать ему кредит даже на тысячи рублей... Только поэтому почти у каждого интеллигентного человека в русском обществе вы найдете теперь десятки хороших книг. 

— Иначе они так и залежались бы у издателей, — прибавил Клеменц. — У нас редко кто решится пойти в магазин и купить книгу, пока ему не принесут ее на дом. 

— Потом, — продолжал Цакни, — в кружок был принят Чайковский, которого теперь сильно разыскивает полиция и о котором вы уже не раз слыхали после знакомства с нами. Он особенно энергично принялся за дело. А так как все посторонние имели сношения главным образом через него, то и кружок этот стали называть по его имени — чайковцами. Даже и теперь называют его так, хотя Чайковский добровольно удалился, разочаровавшись в возможности осуществления нового строя силой, и решил уехать в Америку основывать там социалистическую колонию. На самом же деле его именем прикрывается большое тайное общество, не имеющее никакого названия. 

— Это просто общество подготовления социального, умственного и политического переворота, — заметил Кравчинский. 

— Еще во время Чайковского, — продолжал Цакни, — студенческий кружок, давший нам начало, стал не только распространять уже готовые книги, которые он считал полезными для всестороннего освобождения России, но и разыскивать другие иностранные, устраивать их переводы, а также рекомендовать издателям и оригинальные книги, ручаясь за их быстрое распространение. Но оказалось, что цензура часто уничтожала все усилия кружка, запрещая и уродуя издаваемую по его инициативе книгу, и кружок таким образом принужден был перейти к устройству типографии за границей, куда и был послан один из его членов — Александров, а потом его заместил эмигрант Гольденберг. В этой типографии и напечатаны почти все без исключения книжки, которые распространяются теперь в народе. 

— Только благодаря невозможности печатать хорошие книги в России кружок и перешел к прямым революционным изданиям, — заметил кто-то. 

— Также было решено издавать за границей и толстый революционный журнал, — снова продолжал Цакни. — Редакцию его решили поручить Лаврову. Он жил тогда в административной ссылке в одном из северо-восточных городов Европейской России, но соглашался уехать за границу, если ему дадут средства для органа вроде герценовского «Колокола», прекратившегося после смерти Герцена. Ему обещали, и он уехал за границу, но представленная им оттуда в рукописи программа журнала так значительно расходилась с предлагаемой кружком, что Лавров предпочел действовать самостоятельно. Таким образом и возник известный вам журнал «Вперед». 

Он замолчал на минуту, обдумывая дальнейший рассказ. Я сидел совершенно очарованный. 

«Так вот, — думалось мне, — какое здесь деятельное тайное общество! Предполагал ли я, читая когда-то Дарвина, Милля, Флеровского, что эти хорошие книги только потому и попадались мне, что их распространяло тайное общество, в котором потом мне придется быть членом!» 

Но Цакни не дал мне времени сосредоточиться и продолжал: