Воспоминания

Возвращаюсь к моей жизни в деревне. В конце недели произошло событие нас сильно взволновавшее. К нам явилось несколько большевистских кавалеристов под командой офицера. Был уже вечер. Кавалеристы занялись на кухне изготовлением своего ужина. Офицера мы усадили к своему столу, ужинали с ним и угощали его чаем. Он участвовал в общем разговоре, но о цели своего посещения не говорил ничего. Спать его уложили в моей комнате. Он видимо нам не очень доверял и укладываясь спать положил свой револьвер под подушку. Утром, не ожидая, чем все это кончится, я ушел подальше от Киева в село Бабинцы, где мы проводили предыдущее лето. Хозяйка встретила меня радушно, позволила остановиться на несколько дней в ее доме, рассказала, что жить в деревне становится все труднее, купить на деньги ничего нельзя. Можно жить только меняя вещи на съестные припасы, по скоро и менять будет нечего. Я знал, что в деревне за деньги ничего получить нельзя и, уходя из Киева, захватил какой‑то кусок материи. Теперь он пригодился, можно было кое‑что выменять и мой неожиданный визит не отягощал хозяйку.

Прожил я в Бабинцах три дня. На третий день, гуляя в соседнем лесу, заметил странную толпу людей с узлами и корзинами, пробиравшихся лесными тропинками. Прийдя домой услышал радостную весть: Киев занят Добровольческой Армией, а виденные мною в лесу люди — это убегающие сторонники коммунизма. На следующее утро я отправился в Киев. Никаких средств сообщения, конечно, не было, но сорок перст пешего хождения в то время меня не очень затрудняли. За два года революции приходилось шагать немало. К вечеру пришел в Киев. Город ожил. По главным улицам двигались массы людей с радостными лицами. Появилось немало офицеров, которые вероятно скрывались в большевистское время.

Добровольческая армия

В несколько дней исчезли все следы большевиков. Убрали многочисленные памятники Марксу, Энгельсу, Ленину и другим деятелям коммунизма. Исчезли разные большевистские объявления. На углах дежурили солдаты Добровольческой Армии. Везде царил полный порядок. В Киеве, оказалось, проживало немало артистов, уехавших на юг из голодавших Петербурга и Москвы и скоро открылся оперный театр. Давались оперы при участии самых известных в России певцов. В Киеве началась оживленная жизнь. Казалось наши испытания кончились.

Конечно, не для всех был радостен приход добровольческой армии. До нас доходили слухи, что евреям, сотрудничавшим с большевиками, приходилось плохо, что все еврейское население обложено какими‑то поборами в пользу добровольческой армии. Происходили и еще более страшные дела. Однажды я увидел на улице большую толпу людей, главным образом молодежи, шедшую за город под сильным конвоем. Говорили, что это большевики, которых вели на расстрел и это казалось тогда вполне правдоподобным. При добровольческой власти открыли для осмотра публикой подвалы, в которых производились большевиками истязания и расстрелы их жертв. Я туда не пошел, а отец ходил и осматривал эти подвалы. Рассказывал, что в каждом из них он видел цементную стену с кровавыми пятнами и с желобом на полу для стока крови. Он был убежден, что там убивали людей.

Положение Академии при Добровольческой власти было неясным и по просьбе Общего Собрания я отправился к комиссару по учебным делам, профессору Спекторскому, которого встречал еще в Гёттингене в 1906 году, а позже виделся с ним, как с ректором Киевского университета. Принял он меня очень холодно. Ему видно досадили «Украинские Самостийники» и от поддержки Академии он определенно отказался, ссылаясь на общее постановление Правительства — не признавать ни Украины, ни созданных украинцами учреждений. Все это я доложил собранию Академии. Оно решило продолжать хлопоты и послало меня в Ростов для переговоров с Правительством Добровольческой Армии.

Ехал я с академиком Б. Кистяковским, имевшим в Ростове какие‑то частные дела. Приятно было ехать без особых остановок, с почти нормальной скоростью, хотя и на твердых скамейках третьего класса. Других скамеек тогда уже не было. Под вечер, когда мы проезжали южные уезды Киевской губернии, в поезд села воинская команда с винтовками. Нам объявили, что тут иногда нападают на поезда шайки Махно и посоветовали, в случае перестрелки, ложиться на пол. Но все сошло благополучно, ночь прошла спокойно и утром мы были в Екатеринославе, а на следующие сутки доехали до Ростова. Кистяковский отправился к своим родственникам, а я пытался найти для себя какое‑либо пристанище, но безуспешно — в городе все было занято приезжими. На вокзале мне разрешили спать в том же вагоне, в котором я приехал — он стоял на запасных путях. В первую же ночь выяснилось, что температура так понижается, что спать невозможно. У меня не было с собой ничего теплого — ехали на юг. Надо было терпеть. На третий день явился возвращавшийся в Киев Кистяковский и сообщил, что его родственники готовы дать мне место для ночевок, но что днем я должен уходить, так как место занято. Это меня устраивало. Я переселился и начал хождение по разным учреждениям и хлопотать по делам Академии. Начал с министра финансов Бернацкого. Я его хорошо знал — когда‑то мы вместе служили в Петербургском Политехническом Институте. Теперь он принял меня холодно и отказал в финансовой поддержке Украинской Академии. Как и Спекторский, он сослался на общее постановление Правительства Добровольческой Армии. Тот же ответ я получил и от министра Народного Просвещения. Моя поездка кончалась полной неудачей. Нужно было возвращаться в Киев ни с чем. Но тут приехал Вернадский и я решил обождать его и возвратиться вместе. У Вернадского был целый ряд влиятельных знакомых, переехавших в Ростов из Петербурга и Москвы.

Пока Вернадский вел переговоры, я, без дела, гулял по Ростову и вел разговоры с встречавшимися знакомыми. Встретил А. М. Драгомирова, моего товарища по Путейскому Институту. Позже мы служили вместе преподавателями в Петербургском Политехническом Институте. Он покинул Петербург в конце 1918 года и мог рассказать о всех ужасах, которые там творились при большевиках. В Ростове жил тогда старший брат Драгомирова, известный генерал. Говорили, что он близок к Деникину и я подумал, что может быть он может помочь Украинской Академии. Отец братьев Драгомировых, тоже генерал, прославившийся в Русско-Турецкую войну, был родом из Конотопского уезда Черниговской губернии и потом был Киевским генерал-губернатором. Его сыновья учились в Киевском кадетском корпусе и могли сохранить некоторый интерес к Украине. По из дальнейших разговоров выяснилось, что у братьев Драгомировых никакого интереса к «Украинской Державе» не было.

Встретил директора Киевского Политехникума, профессора Ерченко. Первые годы моей службы в Киеве мы с ним часто встречались. Но он принадлежал к правой группе профессоров, а я к левой и отношения наши были чисто официальные. Но здесь, под влиянием общей разрухи, былая рознь забылась и мы разговорились. Оказалось, что он родом из Черниговской губернии, мой земляк, любитель украинского театра и украинской музыки. Его переговоры с Правительством Добровольческой Армии шли успешнее моих. Политехнический Институт не был украинским учреждением и Правительство Добровольческой Армии уже пообещало ему поддержку.

Встретил еще одного знакомого со времени моих первых лет службы в Киеве. В то время в Киеве существовало Общество Распространения Просвещения в Народе, занимавшееся организацией лекций и концертов для народа. Правление этого общества состояло из С. Д. и С. Р-ов и они пользовались обществом для прикрытия политической деятельности. Но помню кто уговорил меня принять председательство в этом обществе. Требовался человек занимающий солидное положение и сочувствующий просвещению. Занятия мои были несложные: несколько раз в год ко мне являлся секретарь общества с заглавиями намечаемых лекций для народа и списком лекторов и мы вместе отправлялись к губернатору за разрешением этих лекций. Обычно это разрешение давалось без всяких затруднений. Кроме этих посещений губернатора, я должен был председательствовать в заседаниях правления Общества. И вот я встретил теперь в Ростове самого левого члена правления, бывшего рабочего по проводке электрического освещения и установке электрических звонков. Он рассказал мне, что скоро после моего ухода из Киева в 1911 году, он оставил монтерское дело и открыл магазин электрических принадлежностей. Торговля пошла хорошо, составился капитал и он занялся предпринимательством. Теперь он стал одним из поставщиков Добровольческой Армии и бывший крайний революционер был озабочен, как сохранить нажитый капитал.