Воспоминания советского посла. Книга 2

Как бы то ни было, но Хеш сохранил свой лондонский пост, и тут-то началась его трагедия. Хеш никогда не был, да по самому существу своему и не мог быть «наци», а служить ему приходилось гитлеровскому правительству. «Наци» Хешу явно не доверяли, однако до поры до времени они считали неудобным заменить его кем-либо из «своих», опасаясь враждебной реакции со стороны Англии. Вместо этого «наци» решили использовать Хеша в своих интересах, использовать его связи, авторитет и влияние в политических кругах Великобритании, которые действительно были велики. Но так как они сомневались в «благонадежности» Хеша, то поспешили отозвать из своего лондонского посольства большую часть старого, «веймарского» штата и вместо него отправили туда собственных, «нацистских», секретарей и советников, которые стали комиссарами при после. Внутренняя жизнь в посольстве превратилась для Хеша в настоящий ад. Он пытался спасти свое положение путем различных компромиссов, но это ему плохо удавалось. Ситуация все больше обострялась. Пока «наци» не чувствовали себя достаточно прочно в седле, неустойчивое равновесие в положении Хеша сохранялось. Однако по мере укрепления Гитлера акции Хеша падали все ниже, а звезда Риббентропа всходила все ярче. Чувствовалось, что долго так продолжаться не может. И вот «счастливый случай» пришел на помощь «наци»: в апреле 1936 г. Хеш «скоропостижно скончался» в собственной ванне при каких-то весьма таинственных обстоятельствах. Так как смерть произошла в здании посольства, которое пользовалось экстерриториальностью, то английские власти не могли ни выяснить обстановки смерти, ни произвести вскрытия тела. А затем останки Хеша — также в экстерриториальном порядке — были отправлены в Германию… В Лондоне тогда ходили упорные слухи, что Хеш стал жертвой «наци» и что его гибель была нужна для расчистки дороги Риббентропу. Действительно, несколько месяцев спустя Риббентроп занял место Хеша.

Мои личные отношения с Хешем все время были хорошие. Хотя по воспитанию, вкусам, опыту, умонастроению Хеш чувствовал себя ближе к «западному» направлению германской дипломатии, он ясно сознавал огромную важность для его страны добрых отношений с Советским Союзом. В этом духе он не раз высказывался в наших беседах и одновременно выражал желание работать в Лондоне в контакте со мной. Я мог только приветствовать намерение Хеша. Потом пришел Гитлер, и положение круто изменилось. Политические отношения между СССР и Германией из дружественных превратились в напряженно-подозрительные и в дальнейшем — во враждебные. Но наши личные отношения с Хешем остались прежними, и в тех редких случаях, когда нам приходилось сталкиваться в обстановке, исключавшей присутствие «нацистских.» комиссаров (на обедах в английских домах и т. п.), германский посол всячески старался подчеркнуть, что, несмотря на свою службу Гитлеру, в глубине души он продолжает оставаться самим собой. Помню, как-то в конце 1935 г., незадолго до своей смерти, Хеш бросил в разговоре со мной: «Какая грязная вещь политика! В этом я особенно убедился в последние месяцы».

Хеш не захотел уточнять своего восклицания, но по смыслу разговора было ясно, что он имел при этом в виду гитлеровскую политику вообще и «нацистские» интриги против него лично в частности. Слова Хеша были проникнуты тяжелыми предчувствиями. Спустя несколько месяцев Хеша не стало.

В лондонском дипломатическом корпусе имеется особая группа — черноволосая, темноглазая, шумная, многочисленная: это представители Латинской Америки, В момент моего приезда в Англию из общего числа 51 миссии целых 15, т. е. немногим менее трети, приходилось на ее долю: здесь были Бразилия, Аргентина, Перу, Колумбия, Уругвай, Гватемала и многие другие. Среди латиноамериканских дипломатов тех лет было сравнительно мало профессионалов этого дела. В большинстве они вербовались из числа «деловых людей» и занимались в Лондоне не столько внешней политикой, сколько своими личными торгово-финансовыми операциями. Очень часто эти дипломаты сами доплачивали своим правительствам за право числиться членами их миссий в Англии, ибо такое положение было для них очень выгодно: звание дипломата открывало здесь пред латиноамериканскими дельцами такие двери и такие возможности, о каких иначе они не могли бы и мечтать.

Из пестрой толпы латиноамериканцев, с которыми мне пришлось столкнуться по прибытии к Англию, в памяти у меня остался только один — посол Бразилии синьор Рауль Регис де Оливейра. Это был уже пожилой человек, вся его жизнь прошла на дипломатической службе. У Оливейры была красивая жена и взрослая дочь — тоже красавица; она была сильно англизирована и мечтала найти в Великобритании вторую родину, выйдя замуж за одного из ее сыновей. Сам Оливейра в молодости, по-видимому, был брюнетом, но с годами его черные волосы тронула седина, и, когда я впервые встретился с ним, он весь был какой-то серый. Наружности вполне соответствовало и внутреннее содержание. Он был добрый службист, умеренный реакционер, хорошо воспитанный салонный дипломат, горячий поклонник английской монархии и аристократии. После отъезда француза де Флерио Оливейра стал дуайеном дипломатического корпуса в Лондоне, и я хорошо помню, с каким почти благоговейным восторгом он «представлял» дипломатический корпус на свадьбе герцога Кентского с принцессой Мариной греческой (в ноябре 1934 г.).

Как старшина дипломатического корпуса Оливейра был всегда корректен и тактичен, и лучшим доказательством этого являлись его отношения со мной. Несмотря на то, что СССР и Бразилия в 30-х годах не поддерживали дипломатических отношений, Оливейра не делал никакой видимой разницы между мной и, скажем, американским или французским послом. Оливейра был поистине великолепен, когда в качестве старшины ему приходилось выступать с речами от имени всего дипломатического корпуса на различных официальных или полуофициальных приемах, обедах, завтраках и т. п. Подобные выступления — дело очень деликатное и щекотливое, ибо они не должны вызвать возражений ни с какой стороны. А поди-ка угоди всем членам дипломатического корпуса со всеми оттенками их политических и национальных взглядов — от советских коммунистов до германских нацистов. Но Оливейра прекрасно справлялся со своей задачей… Как? Ответом на это может быть восклицание одного видного англичанина, который, выслушав тост Оливейры на банкете у лорд-мэра, восторженно бросил:

— Какой непревзойденный мастер общих мест!

В 1942 г. Оливейра был отозван и уехал в Бразилию. Покидать Лондон ему страшно не хотелось. Используя свои связи в придворных и правительственных кругах Великобритании, Оливейра долго оттягивал наступление рокового для него момента. Однако предельный возраст и интриги в окружении бразильского президента сделали свое дело. Оливейре в конце концов пришлось сказать Лондону «прости». Перед отплытием домой он заехал ко мне попрощаться. Оливейра был грустен, подавлен и не скрывал своего огорчения. Он вспоминал о своей многолетней работе в Лондоне, как о навсегда уходящем рае. Он говорил, что его жена и дочь в отчаянии. Года два спустя я прочитал в газетах, что Оливейра умер на родине. Дочь его так и не вышла замуж за англичанина.

В дни молодости, еще в царские времена, когда я работал в земстве, мне иногда по делам службы приходилось попадать в старинные поместья, в прошлом роскошные и блестящие, а теперь находившиеся в состоянии развала и запустения… Вы въезжаете во двор. Ворота покосились и плохо закрываются. Резные украшения на них облезли и наполовину обвалились. Большой сад со следами искусно распланированных аллей зарос бурьяном и крапивой. Старик инвалид с одним глазом и трясущейся рукой встречает вас и приглашает к хозяину. Дряхлая собака с поседевшей мордой, устало тявкнув раз или два для проформы, вновь успокаивается и сворачивается клубочком на солнце. Вы входите в дом — половицы крыльца скрипят и шатаются. Внутри тишина и прохлада. Древняя мебель полиняла и выцвела, кожа потерлась, ножки обились, стекла в шкафах треснули. К вам выходит хозяин — он в просторном халате, лысый, с трубкой в зубах. Подают чай. На столе старинная посуда из дорогого фарфора, но носик у чайника отбит, блюдце склеено, и амуры на вазе для печенья потеряли все свой краски. За чаем нынешний владелец имения долго и нудно рассказывает, что его отец и дед жили очень хорошо, что ему досталась в наследство только куча долгов, что сейчас имение заложено и перезаложено, что денег ни на что не хватает и что не сегодня-завтра поместье будет продано с молотка. Вы уезжаете из поместья с мыслью: «Все в прошлом…»