Разрозненные страницы

Наше жилище в пустыне, где глаз не найдет ни одного зеленого пятнышка травы или листьев, комфортабельно и не похоже ни на что на свете. Этот прекрасно оборудованный лагерь сделан целиком американцами — все, от посуды до специальной тропической одежды. На земле лежит громадная труба с дверью. Входишь — там комната. Только потолок круглый, как в тюбинге метро.

Наверху — вентилятор (без него сразу можно было бы задохнуться), дверь — сетка. Кровати, столы — все американское. И уже нисколько не удивляешься, когда входишь в маленькую пристройку — ванную комнату, где ванна с горячей водой, умывальник, кувшин, тазы — все белое, удобное и простое. Спим на американском, едим американское.

Столовая, как и все домики, похожа на наш, только большая, как кают-компания на пароходе. Тарелки, кружки толстые, фаянсовые, аппетитные, удобные. Никогда не пробованные странные кушанья, которые ежедневно прибывают самолетом из Америки. Соки апельсина, клубники, грейпфрута стоят в огромных кувшинах, пленяя вкусом и прохладой. Мы ели за время нашего путешествия хорошо и плохо: иногда вкусно, иногда — бурду и сухой сорный рис. Но о том, что и как едят здесь, не приходилось даже слышать. Все быстро привыкли к огромным кружкам ароматного какао, к каким-то кремам и желе, к ослепительно белому пышному хлебу. И никто не удивляется сливочному мороженому, прилетевшему сегодня из Америки.

Но нельзя привыкнуть к тому, что, сев на «виллис», через десять минут вы влетаете в лес финиковых пальм по асфальтовой дороге и со скоростью 40 миль в час (65 км) въезжаете в арабский городок. Вся обстановка, люди — из детских арабских сказок. Одежда, лица, женщины в старинных платьях до пят, очень высокого роста, с повязками на головах, которые при ближайшем рассмотрении оказываются мужчинами. Ни одной обычной европейской одежды, если не считать американских военных в шортах, в рубашках с короткими рукавами, в темных очках и пробковых шлемах. Браслеты на ногах женщин; необыкновенно завязанные, с огромным гребнем наверху чалмы индусов. Реки с океанскими пароходами; узкие длинные лодки с причудливой резьбой на загнутом носу и корме. И пальмы. Пальмы везде и всюду, огромные и маленькие, прямые, кривые — совсем не похожие на пальмы в пивных и ресторанах. Здесь они дома, и никто не обращает на них внимания, пока не начнется сбор фиников.

Все так красиво и нереально.

8 апреля

Басра. Все предыдущее, что я видела в мире интересного, больше не существует. Я брожу по улицам целый день и не могу поверить, что это правда.

Здесь все как до Рождества Христова. Я не могу оторвать глаз и нетактично впиваюсь в лица. Идут индусы в военной форме — в коротких штанах и дамских шляпах с полями и перьями. Арабы совсем другие, чем в Хормшахре: поверх платьев они надевают бурнусы — белые, серые, черные, а плечи и ворот золотые; на головах поверх длинного, необычайно повязанного платка-шали лежит черный жгут, два раза, как змея, обвивая голову; на ногах тисненные золотом сандалии; походка такая, что каждый из них мог бы поступить царем в любую страну.

Все шумит, движется, кварталы чайханэ заполнены — сегодня Пасха. Причудливые одежды и лица поражают воображение. Проносится машина с шофером — на голове платок со змеей. Другую останавливает араб в длинном платье, в золотом плаще; открыв дверцу, садится в машину. На велосипеде проезжает юноша в длинном дамском платье, в платке, с сигарой в зубах; он едет вдоль канала. Пальмы отражаются в воде; ступени домов спускаются в канал.

Индус в коротких штанах, с черными коленками, садится в баляму, араб везет его, с помощью шеста управляя лодкой. Каналы везде. И вблизи воняют, как и полагается.

Полицейский в ослепительно белом кителе с золотыми шнурами и черными обшлагами рукавов, в белом кивере с черным шишаком, в длинной юбке и черных ботинках улыбается ослепительно белыми зубами.

Вообще зубы здесь очень приняты. Негры, индусы, египтяне, персы — все кругом сверкают зубами.

Стою на мосту через канал два часа и боюсь открыть глаза шире — вдруг я проснусь, и все исчезнет.

9 апреля

Ужасно стало трудно передавать впечатления: не хватает прилагательных.

Была в раю между Тигром и Евфратом. Это там, где жили Адам и Ева. Очень неинтересное место: также, как и везде, — река, пальмы, песок. Дерево, с которого Ева сорвала яблоко, представляет собой жалкое зрелище, торчит из земли еле-еле: женщины-арабки приходят и отрезают по кусочку (есть поверье, что оно помогает от бесплодия), так что от дерева почти ничего и не осталось.

А потом… потом мы были в настоящем раю. Дорога среди пальмовых бесконечных рощ. Видны глиняные жилища арабов (как в учебнике географии). Виноградники под пальмами. Мосты, река, балямы, нагруженные пальмовыми ветвями (пальма — кормилица: она дает и финики, и топливо, и строительный материал).

Снимались в лодках, лазали на пальмы, как обезьяны, ели финики и мчались дальше, как нечистая сила, — с безумной скоростью (научилась править джипом), бросали мелочь арабчатам — они устраивали безумную свалку. Чувствовали себя миллионерами, путешествующими для собственного удовольствия.

10 апреля

Уезжаем, уезжаем! Бесконечный путь на машинах холодной ночью, длинный-длинный бесконечный путь. Холодно. Все тело затекло. До одурения хочется спать. Но спать еще хуже — совсем замерзаешь.

Наконец-то всё позади: переехали на пароме реку. Аэродром. Уже утро. Солнце восходит. Холод. Садимся в самолет, летим. Холодно. Погода ужасная. Забираемся на невообразимую высоту, больше пяти тысяч метров. Все равно качает, и валимся в ямы. Холод такой, что чувствуем приближение смерти — летим все время над снежными вершинами. Какие они страшные сверху! Какой смертный холод излучают! В кабине самолета двадцать градусов мороза. Укрыться нечем. Ноги уже отмерзли — пора ампутировать. Хорошо, что я почти без чувств и ничего не понимаю.

Бесконечно долго летим и наконец, когда уже все равно, садимся на аэродром.

Снова Тегеран. Боже мой, какой неинтересный город! Ни пальм, ни арабов, ни каналов — просто Малаховка. Как это еще недавно могло мне нравиться?

13 апреля

Было три открытых концерта для населения города. Успех вообще, и мой в частности, — невообразимый. Один мрачный миллионер, наверное эмигрант, который за все время не вымолвил ни слова, подошел ко мне после моего выступления и равнодушным голосом мрачно произнес:

— Поразительно. Ничего подобного никто не мог себе представить. О вашем исключительном таланте говорит весь город. — И, не взглянув больше на меня, пошел куда-то.

14 апреля

Была чудесная встреча у генерала К. По дороге в Москву пролетала миссия югославских партизан. Мы были приглашены на прием — давали для них маленький концерт, потом ужинали вместе. Какие это мужественные, отважные и простодушные люди!

17 апреля

Должна улетать в Москву, самолет будет девятнадцатого.

20 апреля

Летим, летим. Скоро Баку. Качает, но не очень.

21 апреля

Ночевали в Баку на аэродроме, в гостинице. Летим уже три часа, а впереди не видно Москвы. Сказали, будем лететь семь часов без посадки. Собираю все свое терпение. Читать нечего: все журналы, английские и французские, оставила на аэродроме, потому что сказали — нельзя везти.

Летим очень спокойно. Совсем не качает. Облака внизу редкие, небольшими группами…

Проходит еще бесконечных четыре часа. Оказывается, слишком сильный ветер, лететь еще далеко…

После девяти часов полета показалась Москва. Всё. Садимся.

Актеры на фронте

Каждому из нас довелось не раз побывать на фронте. Если бы кто-нибудь захотел подсчитать количество всех концертов, данных за годы Отечественной войны для Красной Армии, цифры получились бы космические: от Волоколамска до Сталинграда, на боевых кораблях под Новороссийском, в Брянских лесах, в горящем Севастополе, в освобожденном Львове — везде актеры стремятся быть вместе с теми, кто все отдает своей Родине.