Джон Рид

Дело обстояло так. В годы своего пребывания у власти Рузвельт, будучи одним из самых реакционных президентов в истории США, искусной социальной демагогией умудрился снискать себе в некоторых кругах славу друга бедняков, воплощения демократии, справедливости и честности.

В 1912 году руководство партии выдвинуло кандидатом в президенты Вильяма Тафта. Тогда многие рядовые республиканцы, верившие Рузвельту и недовольные решением конференции, образовали так называемую Прогрессивную партию. Теперь прогрессисты, надеявшиеся, что Рузвельт осуществит их чаяния на реформы, выдвинули его кандидатуру. В Рузвельта верили наивные и политически отсталые люди, но они были за мир, а не за войну, за реформы, за лучшую жизнь, за демократию. Это были люди из больших и маленьких городов, из деревень, с ферм и ранчо. Почти религиозная любовь к «Тедди» наполняла их сердца. Собравшись в гигантском зале чикагского «Аудиториума», они пели с энтузиазмом: «Вперед, воин Христа!» и «Мы пойдем за Тедди!».

Рид смотрел на делегатов конференции и недоумевал: как могли социалисты позволить самым циничным социальным демагогам в стране так расчетливо и нагло обманывать тысячи простых людей! Ему было достаточно один раз взглянуть на лидеров прогрессистов, чтобы дать им точную, беспощадную оценку. Это были «зловещие фигуры, боровшиеся не на жизнь, а на смерть с народом… В сердцах этих скрытных и холодных людей не было ни единой искры энтузиазма, никакой симпатии к делу демократии».

Риду было по-настоящему больно за обманутых и обманываемых. Больше того, он чувствовал свою вину перед ними, свою ответственность за них.

«Они не были революционерами, — писал Джек в своем очерке. — Большей частью это были люди недальновидные, — обычные, простые люди, огрубевшие от гнева и жестокой несправедливости, с которыми они постоянно сталкивались. Без вождя, который мог бы выразить их мысли, они были бессильны. Мы — социалисты и революционеры — издевались над прогрессистами и высмеивали их. Мы вышучивали их преклонение перед личностью. Мы потешались, когда они истерически распевали свои гимны обновления, но, когда я увидел съезд Прогрессивной партии, я понял, что в этих делегатах воплощена надежда страны на мирную эволюцию, что они — материал, из которого создаются народные герои».

У самого Рида было вполне сложившееся мнение об идоле этой толпы и былом кумире собственного отца. Он вспомнил, что, когда Рузвельта-президента просили в свое время выступить в защиту буров, он ответил с ледяным спокойствием: «Нет, более слабые нации должны уступать место более сильным, даже если им придется исчезнуть с лица земли».

Рид не обманывался в характере патриотизма Рузвельта, точно так же как не обманывались в последнем пушечные короли и финансовые магнаты. Экс-президент заверял народ, что никогда не покинет его и будет всегда отстаивать социальную справедливость Но «стоило военной касте нашей страны настроить его соответствующим образом, стоило фабрикантам оружия и агрессивно настроенным финансистам устроить в честь полковника обед, стоило хищникам-плутократам, с которыми он так славно сражался в прошлом, дать ему понять, что его кандидатура на пост президента Соединенных Штатов будет поддержана, как «наш Тедди» выступил в защиту слабых наций за границей и за подавление их на родине; за уничтожение прусского милитаризма и поощрение милитаризма американского; за либерализм во всех его проявлениях, включая финансирование России англо-американским займом, и за консерватизм финансировавших этот заем джентльменов».

Рузвельт продал прогрессистов. Он отказался в последний момент быть их кандидатом в президенты, занял свою прежнюю позицию открытого апологета империализма и вернулся к тем, с кем ему было единственно хорошо, — к плутократам-хищникам. Рид не был удивлен. Фабриканты и финансисты тоже. Но простые люди, собравшиеся в чикагском «Аудиториуме», плакали…

Во время этой поездки Рид познакомился с автомобильным королем Америки Генри Фордом и по его приглашению посетил Детройт. Заводы Форда, по тем временам едва ли не лучшие в мире промышленные предприятия, потрясли Рида. Величественное зрелище главного конвейера, с которого ежеминутно сходил готовый автомобиль, громадные масштабы всего производства в целом произвели на журналиста огромное впечатление. Ему понравился и сам Форд с его неиссякаемой энергией, огромным организаторским талантом и сочным народным юмором. Старый Генри в его поношенном костюме и с натруженными руками внешне ничем не отличался от своих кадровых рабочих. Со многими из них он был даже на «ты» (они с ним — тоже).

На какое-то мгновение Рид даже представил себе утопическую картину построения социалистического общества с помощью таких капиталистов, как Форд. Потребовалось известное усилие, чтобы избавиться от того очарования, которым Форд подчинял себе, увы, многих даже не так романтично, как Джек, настроенных людей.

Остаток лета и сентябрь Рид и Луиза провели в Провинстауне. Это была самая счастливая пора их совместной жизни. Две страсти совершенно заполняли все их время — океан и театр. Первую обусловливало само географическое местоположение городка. Вторую — собравшееся в нем общество. Сюда съехалась на купальный сезон удивительно веселая и талантливая компания — писатели, артисты, художники. Самым интересным среди них был Юджин О'Нейл — бывший моряк, торговец в Южной Америке и репортер, теперь уверенно шедший к лаврам лучшего драматурга в Штатах.

В то лето в Провинстауне все повально писали пьесы. Эпидемия не обошла стороной и Джека с Луизой. Компания не только писала, но и ставила спектакли. Некоторые из этих постановок оказались прелюбопытными.

Хорошее настроение Рида подкрепили несколько хвалебных рецензий в различных газетах, которые сопровождали выход в свет его книги «Война в Восточной Европе» с великолепными иллюстрациями Робинсона. Джон Дос-Пассос дал самую высокую оценку автору за великолепные описания событий, глубину суждений, наблюдательность и юмор. Другие рецензенты тоже хвалили «Войну в Восточной Европе» и в один голос удивлялись. почему Джон Рид, лучший военный журналист в стране, отклоняет все предложения, даже самые лестные, ехать в Мексику.

Но Рид не желал, наотрез отказывался играть позорную, по его мнению, роль летописца сомнительных подвигов солдат генерала Першинга. Чтобы раз и навсегда положить конец этим разговорам, он принял то единственное предложение, которое действительно его заинтересовало и даже вызвало искренний энтузиазм: ехать в Китай. Тревожные события в этой стране уже давно привлекали внимание всех кругов американского общества.

В начале ноября Рид снова предоставил себя в распоряжение врачей. Обследование показало, что он вполне окреп для того, чтобы благополучно перенести операцию. У Рида было еще достаточно денег, чтобы воспользоваться услугами хорошего хирурга, и он решил оперироваться в знаменитой клинике Джона Гопкинса. Многие врачи этой больницы были, как и Джон, питомцами Гарвардского университета. С одним из них он в студенческие времена дружил.

К этому времени пришел развод от доктора Труллингера. Теперь уже ничто не мешало Джеку и Луизе официально зарегистрировать их брак, что они и не преминули сделать. Через несколько дней после этого события, скромно отпразднованного в узком кругу ближайших друзей, Джек лег на операцию. 22 ноября ему удалили левую почку. Спустя три недели Рид чувствовал себя уже достаточно хорошо, чтобы вернуться домой.

В январе 1917 года «Метрополитен» известил подписчиков, что в ближайших номерах журнала они будут читать корреспонденции Джона Рида из Китая. Так бы оно и было, если бы события не стали набирать скорость курьерского поезда. Существо их сводилось к одному: война настойчиво и требовательно стучала в двери Америки. Собственно говоря, США уже давно превратились в военный арсенал для государств Антанты и перестроили всю экономику на военный лад. Страна превратилась в самого крупного экспортера в мире: ее торговый баланс за три года войны в Европе вырос с 691 миллиона до 3 миллиардов долларов.