Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта

Большое место отводилось информации о международных событиях и поменьше — хронике французской жизни, которой, как правило, эмигранты не интересовались. В газете помещались также еженедельные обзоры литературы и искусства, хроника художественной, музыкальной и театральной жизни в СССР и за рубежом. Последние страницы отводились объявлениям, которые как зеркало отражали повседневный эмигрантский быт.

На чьи деньги издавались «Последние новости»?

Ответить на этот вопрос трудно, но, поскольку среди широких кругов эмиграции была хорошо известна связь редакции газеты с международными масонскими и сионистскими финансовыми кругами, можно с большой вероятностью предполагать, что деньги на её издание шли именно из этого источника. Милюков сам в день своего 75-летнего юбилея подчёркивал, что он связан узами сердечной и неразрывной дружбы с еврейскими кругами. О масонстве он, конечно, умалчивал ввиду полусекретного характера этой организации.

Милюковцы были наиболее сплочённой и многочисленной группой в либерально-буржуазных кругах русского зарубежья. Но группа эта не была единственной. Одним из её вариантов были бывшие либералы, группировавшиеся в Берлине вокруг газеты «Руль», издававшейся в 20-х годах и редактировавшейся бывшим единомышленником Милюкова, одним из лидеров дореволюционной кадетской партии — Гессеном.

«Руль» выходил в Берлине с десяток лет, может быть немного больше. В первые годы третьего десятилетия нашего века, когда центром политически активной части эмиграции был Берлин, «Руль» можно было с полным правом считать ведущим печатным органом эмигрантской либеральной буржуазной прессы. Милюков в течение короткого времени принимал в этом издании деятельное участие. Но вскоре он разошёлся с Гессеном по ряду идеологических вопросов и основал в Париже собственную газету, о которой была речь выше. Пальма первенства перешла к «Последним новостям». К тому же в середине 20-х годов эмигрантский политический центр переместился из Берлина в Париж. «Руль» потерял свое былое значение. В начале 30-х годов, с приходом Гитлера к власти, он прекратил своё существование.

Говоря о «левом» секторе, нужно упомянуть ещё о двух группировках, занимавших крайний его фланг. Должен, однако, сделать оговорку, что термин «группировка» очень мало подходит к тому, о чём я буду говорить.

Речь идёт о зарубежных эсерах и меньшевиках.

Численность этих партий была в зарубежье такова, что, по крылатой поговорке, имевшей хождение среди эмигрантов, каждую из них можно было целиком поместить на одном диванчике.

Тем не менее малочисленность не помешала эсерам расколоться на множество фракций, перечень которых, полагаю, не представит для читателя никакого интереса. Отмечу только, что одна из их фракций превратилась в 20-х годах в партию с громким названием «Крестьянская Россия». Главари её предпринимали попытки возобновить террористическую деятельность на территории Советского Союза.

«Партийное окружение» самого Керенского состояло, по-видимому, лишь из нескольких его личных друзей. Это — всё. Впрочем, не вполне всё. Имелось ещё нечто весьма существенное — деньги. Если с числом членов у эсеров, и в частности в группировке Керенского, дела обстояли весьма неблагополучно, то в вопросах материального обеспечения положение было совсем иное.

Бывший «верховный», бежавший в октябре 1917 года за границу в костюме сестры милосердия, сумел, однако, в бытность незадачливым главой Временного правительства очень хорошо решить задачу собственного своего благополучия. Он перевёл в своё время за границу суммы, вполне обеспечившие его на всю жизнь. Не занимаясь никаким производительным трудом, Керенский два десятка лет безбедно жил в Париже, а во время гитлеровской оккупации в последнюю минуту, чуть ли не в парусной шхуне, шарахнулся за океан в благословенную для всех антисоветских политических мертвецов Америку.

На эмигрантских сборищах он почти не показывался, так как это было бы для него не вполне безопасно. Я уже неоднократно отмечал, что ненависть к нему со стороны едва ли не всех без исключения эмигрантов не знала границ. Поэтому при наличии отдельных экзальтированных и неуравновешенных «активистов» его легко мог настигнуть такой же конец, как Петлюру или кадета Набокова, погибшего в Берлине в первые годы после крымской эвакуации от пули одного из «активистов» (пуля эта, как выяснилось на судебном процессе, первоначально предназначалась для Милюкова).

Деньги у него, как я сказал, были. А раз были деньги, значит, как это часто бывало в эмиграции, появилась и новая газетка под названием «Дни». Если про эсеровскую партию говорили, что её целиком можно было усадить на один диванчик, то про «Дни» с не меньшим правдоподобием передавали из уст в уста, что единственными читателями её были редактор и наборщик очередного номера. Выходила она раз в неделю. Редактором был сам Керенский. Газетка была малого формата. Все столбцы в ней занимали кликушеские высказывания её основателя, издателя и редактора и нескольких его единомышленников. Не имея ни одного подписчика, Керенский рассылал её бесплатно по всем адресам, которые находил в отделе объявлений «Возрождения», «Последних новостей», берлинского «Руля», софийской «Руси», белградского «Нового времени» и других эмигрантских газет. Но и это не расширило круга её читателей.

Всё вышесказанное в значительной степени можно отнести и к меньшевикам. Во главе одной из их группировок стояли Либер и Дан. Они оказались за рубежом тоже не без материальных средств. Отсюда рождение ещё одной газетки — «Социалистический вестник».

В остальном да разрешит мне читатель не повторяться: всё сказанное о «Днях» целиком можно отнести и к «Социалистическому вестнику».

Почти 30 лет, образно выражаясь, Керенский пролежал в политическом гробу. Но вот кончилась война всемирная. Начался новый вид войны, дотоле не существовавший в природе, — война «холодная». Смышлёный американский дядюшка Сэм среди прочего нужного ему материала вспомнил и о русских политических мертвецах. Он коснулся их чудодейственными электродами, притом не просто какими-нибудь, а золотыми, и пропустил через них гальванический ток. Мертвецы встали из гробов. Среди них был и Керенский. Ему было уже под 70 лет. Он заговорил. Было это в канун моего отъезда из Парижа.

Бывший «верховный» и глава Временного правительства в торжественной и декларативной форме заявил «всем, всем, всем», что ошибкой послереволюционной эмиграции была её разрозненность и непримиримость друг к другу, в чём грешен и он сам; что теперь он осознал свою ошибку, протягивает руку всем эмигрантам без исключения, начиная с монархистов и кончая анархистами, и зовёт эмиграцию на «последний и решительный бой» с Советской властью.

Не думаю, чтобы кто-либо пожал эту протянутую руку. В начале 50-х годов я, находясь уже в СССР, узнал из газет и радиопередач, что Керенский приезжал из Америки в Западную Европу и снова в той же кликушеской форме заклинал все «живые мировые силы» идти на большевизм крестовым походом. Но тщетны подобные призывы…

Моё описание политической активности эмиграции в 1920–1947 годы было бы неполным, если бы я обошёл молчанием несколько маячивших на эмигрантском горизонте фигур, которые нельзя уложить в рамки ни правого, ни «левого» сектора. О некоторых я скажу.

Нельзя также обойти молчанием деятельность тех кругов эмиграции, которые, резко и навсегда порвав с прежней идеологией, заняли незадолго до войны чёткую просоветскую позицию и создали в Париже Дом оборонца. Деятельность этих кругов настолько полно, разносторонне и объективно описана в труде под названием «По тюрьмам и лагерям Франции», принадлежащем перу С.И. Руденко, бывшего петербургского адвоката и бывшего эмигранта, вернувшегося в 1947 году в СССР и поселившегося в Саратове, что мне нечего добавить к материалам этих мемуаров. К ним я и отсылаю читателя.

Среди политических «одиночек», которых невозможно уложить в рамки какой-либо определённой группировки, необходимо прежде всего упомянуть А.И. Деникина, В.Л. Бурцева и Г.А. Алексинского.