Опыт присутствия

Доброта – не призыв к бедности, достаточно понять, что не бывает удовлетворенной жадности. Напиваясь, алкоголик не думает о последствиях, но наступление последствий уничтожает саму способность к размышлению. Такое может случиться с целыми народами.

Государству, похоже, безразличны судьбы его подданных, Члены политического Олимпа словно скроены из особых атомов, каждый из которых генерирует безграничную жажду самоутверждения. Не заметно, чтобы где-то там сохранилось место сочувствию и состраданию к ближнему. Поэтому всем нам необходимо учиться принимать свои маленькие, но ответственные решения.

Перечисленные проблемы подспудно просматриваются в фантастическом романе "Демоны поиска". Будущее общество, показанное здесь, не научилось справляться со своими гражданскими обязанностями и все более попадает под полицейский контроль. Учеными тоже владеют химеры жадности. Мировое сообщество создает орган контролирующий их деятельность. В романе таким органом является МАКНАД -

Международное Агентство Научных Достижений. Но роман – не социологическое исследование, он следует законам жанра, тем более что этот жанр – остросюжетный фантастический детектив. Но автора, как и современников, конечно, больше интересует настоящее, и содержание романа является настоящим, правда, загримированным под будущее".

Я сделал все, что мог в тот момент, и повис в ожидании. Ожидание было не пассивным, продолжалась работа над трилогией. На стрелковом стенде хорошо писалось и думалось, а дома имелось достаточно времени, чтобы отпечатывать написанное и продуманное на машинке.

Вскоре была готова первая часть трилогии – "Шантаж". Опять мне не повезло с издательством – "Деком" приказал долго жить. Я отнес рукопись в недавно созданный меценатом Седовым литературно-художественный журнал "Нижний Новгород". Барсуков, бывший в то время редактором, принял рукопись, и как мне передали, высоко отозвался о ней и уже готовил к публикации, но был заменен другим редактором, который не мог решать такие вопросы самостоятельно. Последний отдал роман на согласование с хозяином журнала – Седовым. Седов как раз принадлежал к категории лиц, о которых писалось в романе. Видимо ему это не понравилось. "Шантаж" вернулся на исходное место. Я заканчивал вторую часть – "Агасфер".

Когда я писал "Шантаж", улучшилась техническая база моего творчества – купил компьютер с принтером. Мои попытки пристроить роман как бы утратили остроту – я мог самоиздаваться, печатая книгу в домашних условиях. По крайней мере, друзья и родственники имели возможность прочитать то, что я написал.

В 1997 году подоспело и еще одно событие, имеющее важное значение в жизни каждого человека – наступил пенсионный возраст, рубеж, где начинаются новые формальные отношения человека с государством. Год, когда мы узнаем, как ничтожно отечество оценило наши усилия по созданию его крепости и процветания. Вообще-то хронологическая цифра 7 имела в истории России фатальное значение, – что-нибудь да произойдет, -!7 год – революция, 27 год – начало коллективизации,

37 год – массовые репрессии, кстати и я родился, 47 год – борьба с космополитизмом, 57 год – Хрущевские репрессии, кстати, и меня посадили. Последующие два десятилетия проскользнули без потрясений.

87 год поколебал страну пиком "перестройки", а 1997 – потряс дефолтом, этот, кстати, был и годом моего выхода на пенсию.

На работе такие даты тоже замечают, поэтому я не мог миновать общепринятой традиции и не отметить выход на пенсию. Справляли юбилей и дома и на работе. На работе – стрелковый стенд был к нашим услугам. Впрочем, его постоянно использовали для каких-нибудь увеселительных мероприятий – то гуляло непосредственное начальство, то городские власти, то "оттягивался" заводской цех, обмывая надуманное событие. Теперь это было мое 60-тилетие. Особенно радовался стрелковый пес Кузька. Жизнь его была сытой, но праздник есть праздник – здесь, если не считать спиртного, Кузька имел больше чем любой участник мероприятия. Он до сих пор виляет хвостом на памятной фотографии юбилейного застолья.

Особого "приварка" к моему скудному окладу я не получил, – тогда срезали ставку работающим пенсионерам. Но вздохнул с облегчением – все же теперь у меня имелось официальное право на независимость, пусть даже нищенскую.

Обозревая признанный биологически активным период времени, я думаю о событиях, не получивших отражения в наших с Йориком воспоминаниях. Главное из них, конечно, Чеченская война. Война, в которой государственные чиновники свою бездарность и невиданную безнравственность превратили в национальный позор. Существует официальная хроника и официальное изложение событий, но у каждого гражданина России появлялось личное впечатление, личная хроника, слагаемая на основании свидетельств очевидцев, из сообщения наших отцов, детей и знакомых, прошедших через чеченское пекло, размышления и анализа информации, которая всегда проскальзывает между строчек официальных сообщений. Открывается своя правда. Такая правда тем убедительнее, что она и есть психологическая субстанция хватающая за душу, владеющая сознанием и формирующая мироощущение; это то, с чем мы идем по жизни. Книги закрываются, закрываются страницы истории, но остается национальное сознание, психология, в которой отложилась память современников и очевидцев и никто уже не узнает, почему народ потерял достоинство, почему перестал верить в свое Отечество, почему чувствует себя ущемленным. События уйдут, но останутся их посевы.

Много было позорного в боевых действиях – и штурм Грозного, c положенными там без счета головами и танками, и Буденновск, поверженный Шамилем Басаевым. Кизляр и Первомайский, где бывший комсомольский вожак Салман Радуев посмеялся над всеми видами правительственных войск. Взятие Грозного Асланом Масхадовым окончательно расплющило репутацию федерального силового бомонда во главе с Ельциным. Апофеозом позора и унижения стал Хасавьюрт. Не выдержали нервы, и Ельцин делегировал свою бездарность и беспомощность боевому генералу Лебедю. Но это всего лишь военная сторона постыдного чеченского конфликта. Социальная, историческая и нравственная, нанесли более непоправимый ущерб национальному сознанию. Государственные начальники не видят и не понимают, как они по атому сокрушают национальное здоровье, разрушают веру в человека и возможность дружественного сосуществования. Бесчеловечность не становится гуманной оттого, что она обращена на представителей другой национальности. Свидетелями хищнической наживы на смерти и крови стали не только журналисты, жестоко преследовавшиеся в Чечне, но и вся Россия, смотревшая как торгуют жизнью и оружием министры и генералы, и все приближенные к ним с целью наживы. Невозможно изгладить из памяти свидетельства очевидцев-солдат, получавших устаревшее оружие с того же самого склада, откуда воюющие с нами чеченцы уезжали на джипах и БТРах, с новейшими системами вооружений. "Бандиты" платили наличными. И как-то бледно перед всем этим выглядит тот факт, что еще до начала войны Гайдар и Грачев передали советские арсеналы генералу Дудаеву.

Йорик постучал по столу, предлагая восстановить на страницах хронологический порядок.

– Куда ты меня торопишь? – спросил я, – ведь я пишу не летопись, а исследую состояние души в условиях российской действительности.

Мне, да и тем, кто отважится прочитать написанное, важно знать, почему отдельного человека волнуют события, не имеющие к нему прямого отношения.

– Тогда вернемся еще немного назад и вспомним Афганистан? А это более грубое вмешательство в жизнь другого народа, чем в Германии,

Венгрии, Чехословакии или даже в Чечне. Генералитет и ЦК, зараженные милитаризмом, хотели иметь военный полигон. Им требовалось совершенствовать системы сухопутных видов вооружений.

Да, генсеки играли в глобальные политические игры. Их не интересовала судьба отдельного человека, настолько не интересовала, что ЦК санкционировало на тульском оружейном заводе производство специальных мин-ловушек. Там изготавливали игрушки, разные безделушки, даже мины-калоши, узнав, что калоши были распространенной обувью среди афганцев. Дети подбирали игрушки, взрослые одевали калоши. И те и другие погибали или оставались без рук и ног. Об этом позоре не говорили тогда, не говорят и сейчас, но я знаю об этом, потому что есть живые свидетели преступлений, и всегда буду помнить. Я никогда не соглашусь с теми, кто считает излишним суд над коммунистическим режимом. Отсутствие осознания, покаяния, не позволяет развиваться обществу, а без зрелости общества не возникнет гражданского контроля над действиями властей.