Ганнибал

На сей раз дело также не дошло до прямого разрыва. Однако последовавший вскорости отзыв Фабия в Рим под весьма прозрачным предлогом (наши источники даже не считают нужным упомянуть, какие, собственно, жертвоприношения Фабий должен был совершить в Риме) явился и выражением недовольства со стороны правительства деятельностью диктатора, и, несомненно, естественным завершением длительной, враждебной диктатуре, пропагандистской кампании. С отъездом Фабия командование переходило к Минуцию, причем, и это очень характерно для их взаимоотношений, Фабий, вместо того чтобы приказать Минуцию придерживаться определенной линии поведения, обратился к нему с увещеванием не губить свои войска и не следовать примеру Семпрония и Фламиния. Минуций не обратил на его слова никакого внимания [Полибий, 3, 94 8 — 10; Ливий, 22, 18, 8 — 10].

О ходе дальнейших событий Полибий [3, 101 — 102] рассказывает следующее. Минуций, узнав, что Ганнибал захватил Гереоний, что его люди собирают хлеб на полях, а основные силы стоят под стенами города, спустился в долину и занял крепость Калела, господствующую над Ларинатидой, решившись именно здесь дать сражение. Со своей стороны Ганнибал, видя, что к нему приближается противник, отправил треть своей армии собирать хлеб, а с остальными отошел от города на 16 стадий (около 3,5 км), также идя на сближение с неприятелем, и на некоей возвышенности расположился лагерем. Тем самым он создавал и угрозу римлянам, и прикрывал свои подразделения, действовавшие в долине. Ночью он отправил около 2 000 копейщиков занять еще один холм между карфагенским и римским лагерями. Однако эта попытка закончилась неудачей. Наутро Минуций вывел против карфагенян свою легковооруженную пехоту, занял этот второй холм и перенес туда свой лагерь. Тем временем Ганнибал отправил еще одну группу своих солдат пасти скот и собирать хлеб; большая часть его армии оказалась рассеянной по долине. Воспользовавшись столь благоприятным стечением обстоятельств, Минуций среди дня приблизился к карфагенскому лагерю, выстроил против него тяжеловооруженную пехоту, а всадников и легковооруженную пехоту послал истреблять пастухов и фуражиров Ганнибала, приказав никого не брать в плен. Тяжелая пехота римлян прорвала укрепления карфагенян и едва их не окружила; положение спас Гасдрубал, явившийся с 4 000 воинов, которые сбежались под охрану стен Гереония. Теперь Ганнибал сам перешел в контратаку, построил, хотя и яе без труда, своих воинов и отбросил неприятеля. На следующий день Ганнибал покинул свой лагерь, тут же занятый Минуцием, и отошел к Гереонию.

Тит Ливий [22, 24] пишет, что Минуций, после того как перенес лагерь на второй холм, в непосредственную близость к карфагенянам, отправил тайно из задних ворот лагеря конницу и легковооруженные отряды для истребления пунийских сборщиков хлеба. Ганнибал, по его рассказу, не решался вмешаться, медлил и выжидал, а потом воротился к Гереонию. Что же касается остальных фактов, то о них Ливий пишет не как о реально имевших место, но как о сообщениях «некоторых авторов», утверждающих, что состоялось сражение, причем сначала карфагеняне были отброшены к своему лагерю, затем контратаковали римлян, и только появление отряда (8 000 пехотинцев и всадников), который самнит Нумерий Децимий привел по приказанию диктатора на помощь Минуцию, заставило Ганнибала отступить. В Рим пришло известие о блестящей победе вместе с хвастливым письмом начальника конницы.

Нетрудно видеть, что традиция, дошедшая до нас в изложении Ливия, всячески стремится опорочить Минуция. Во всяком случае, преуменьшить значение его действий. Свидетельства о сражении между римлянами и пунийцами самою манерою подачи материала ставятся под сомнение, хотя оно прямо и не высказывается; при этом если бы даже сражение и произошло, то решающую роль в его исходе сыграли воины, посланные Фабием; наконец, потери сторон при том же условии называются как примерно одинаковые (6 000 карфагенян, более 5 000 римлян), так что доносить в Рим о блестящей победе не было оснований. Этот римский вариант рассказа о сражении явно восходит к официальным реляциям. Отсюда и цифры потерь, и упоминание о Нумерии Децимии, отсутствующие у Полибия; здесь, в общем, нет противоречия свидетельству Полибия. Он его лишь дополняет и уточняет. Можно думать, следовательно, что в основном события развивались так, как о них рассказывает Полибий, но что прибытие отряда Нумерия Децимия было одним из факторов, заставивших Ганнибала отступить.

Как бы там ни было, в успехе римского оружия на этот раз никто не сомневался, хотя и можно было спорить о том, каковы масштабы победы. Один только Фабий не верил ни слухам, ни письмам и говорил, что, даже если бы все оказалось правдой, он успеха боится еще больше, чем поражения [Ливий, 22, 25, 2; Плут., Фаб., 8]. Но на него не обращали внимания. В Риме, судя по всему, склонны были преувеличивать значение происшедшего. Казалось, что уже наступает поворот к лучшему: блестящая победа над Ганнибалом свидетельствовала, что причиной бездействия и тяжелого морального состояния воинов была не их трусость, а чрезмерная осторожность их командующего [Полибий, 3, 103, 1 — 2]. Подобные мысли открыто высказывал народный трибун Марк Метелл, выходец из знатного плебейского рода. Ведь трибуны, как известно, пользовались сакральной неприкосновенностью, и Метелл мог безнаказанно высту-пать против диктатора. Вот что, по словам Ливия [22, 25, 3 — II], он говорил. Существующее положение вещей стало уже совершенно невыносимым; диктатор не только, находясь в действующей армии, мешал успешно вести войну, но и, отсутствуя, старается противодействовать; он стремится затянуть войну, чтобы подольше сохранить верховную власть; Италия опустошается, а диктатор сидит в Касилине и римскими войсками охраняет свое поле; воинов, страстно желавших сразиться, он держал как бы в заточении за лагерными укреплениями; только когда он покинул армию, воины вышли за валы и разгромили врага; если бы римский плебс был исполнен древнего духа, то он, Метелл, смело предложил бы лишить власти Квинта Фабия, но теперь он удовлетворяется скромным предложением об уравнении в правах диктатора и начальника конницы [ср. у Плут., Фаб., 8].

Такого в Риме еще не бывало: никогда прежде, да и позже, не назначались одновременно два диктатора с одним и тем же заданием и кругом полномочий. Предложение Метелла подрывало сам принцип диктатуры — сосредоточение бесконтрольной власти в одних руках — и вело фактически к восстановлению коллегиальной власти типа консульской. По сути дела, оно явилось логическим развитием той ситуации, которая с самого начала была создана избранием Минуция на должность.

Попытки Фабия, уклонявшегося от участия в плебейских сходках, оправдаться перед сенатом и укрепить свои позиции диктатора не принесли успеха: в сенате он, по словам Ливия [22, 25, 12 — 15], восхвалял врага, то есть, надо думать, пытался втолковать своей аудитории, что Ганнибал — сильный и опытный противник, напоминал о поражениях римлян — следствии недальновидности и неумения командного состава, требовал, чтобы начальник конницы отчитался, почему он вопреки его, Фабия, указаниям сражался с карфагенянами. Если он сохранит верховную власть, говорил Фабий, то сумеет очень скоро доказать, что для хорошего полководца не счастье важно, что господствует ум и рассудительность, что больше славы вовремя и без позора сохранить армию, чем убить многие тысячи врагов. Надоевшего всем старика более не хотели слушать, и тогда диктатор, не желавший участвовать в народном собрании, где должен был решаться вопрос о его власти, накануне ночью отправился в армию. Наутро, однако, когда собралось народное собрание, где большинство было настроено против диктатора, нашелся все же только один человек из правящей элиты, который решился вслух высказаться в поддержку предложения Метелла. Это был Гай Теренций Варрон, человек в среде римского нобилитета новый, однако совсем недавно занимавший должность претора [Ливий, 22, 25, 17 — 18], ставший после гибели Фламиния одним из руководителей демократического движения в Риме. Против предложения Метелла тоже никто не высказывался; оно было принято (по рассказу Аппиана [Ганниб., 12], явно ошибочному, решение по предложению Метелла принял сенат).