Кавалер Сен-Жюст

— А по какому поводу это было сказано? — поинтересовался Дюпле.

— Эти слова были сказаны австрийцам, предложившим переговоры.

Сен-Жюст внимательно посмотрел на брюнета. Робеспьер уловил этот взгляд.

— Да ведь вы незнакомы. Флорель, рекомендую пламенного патриота и человека необычной судьбы — Филиппа Буонарроти.

— У нас появился еще один Филипп, — улыбнулся Сен-Жюст, пожимая руку Буонарроти. — А ведь я, гражданин, много слышал о тебе. [25]

Действительно, он слышал о новом посетителе салона гражданки Дюпле, да и кто из подлинных патриотов не знал этого итальянца и гражданина Французской республики, потомка Микельанджело и верного ученика Жан-Жака? Питомец Пизанского университета, борец со старым режимом, комиссар Конвента на юге Франции, он прибыл в Париж, когда Сен-Жюст и Леба находились в Эльзасе, и вошел в ближайшее окружение Робеспьера.

Буонарроти стал украшением салона гражданки Дюпле. Натура тонкая, артистичная, он превосходно играл на клавесине и занимался композицией. Вот и сейчас по просьбе гостей он сел за инструмент и взял первые такты какого-то романса…

— Начинается музыкальная часть, для нас сегодня необязательная, — шепнул Робеспьер Антуану. — Поднимемся ко мне.

— Ты удивлен антирелигиозными маскарадами, — сказал он, поправляя фитиль лампы. — К этому мы вернемся, а пока есть дела и поважнее. Меня волнует наше общее положение.

— Но ведь жирондисты казнены.

— Да, казнены. Все: и Бриссо, и Верньо, и Жансонне, и их восемнадцать соратников. Казнена и прекрасная Манон, ступившая на эшафот вслед за бывшим герцогом Орлеанским.

— Я знаю об этом из газет.

— Но ты, очевидно, не знаешь, что перед смертью они держались с редким мужеством и умирали с пением «Марсельезы».

— Ты словно жалеешь о них.

— Нет, я просто вспоминаю… С ними вместе изживаются их мятежи — республика почти покончила с этим. Но вот беда: «государственные люди» оказались не последней нашей заботой.

— Что ты имеешь в виду?

— Нарушение единства в нашей среде. Представь себе: Гора распалась, монтаньяры, некогда дружно боровшиеся против Жиронды, теперь борются друг с другом…

И он рассказал Сен-Жюсту следующую историю.

…Как-то в двадцатых числах брюмера в дом на улице Сент-Оноре рано утром явился депутат Шабо, отнюдь не принадлежавший к числу близких людей Неподкупного: бывший капуцин, человек скользкий и двуличный, он сильно скомпрометировал себя браком с сестрой двух австрийских банкиров, пользовавшихся дурной репутацией. Робеспьер принял Шабо. Предъявив толстую пачку ассигнаций, бывший капуцин заявил, что его вовлекли в финансовый заговор, который он желал бы разоблачить. Робеспьер порекомендовал своему визитеру немедленно обратиться в Комитет общей безопасности, что Шабо и проделал. Его донос Комитету поддержал депутат Базир.

Шабо и Базир обвиняли группу членов Конверта, хотевших нажиться при ликвидации хищнической Ост-Индской компании. Во главе всей аферы стояли депутаты Делоне и Жюльен из Тулузы, тесно связанные с авантюристом бароном де Батцем и поставщиком армии д’Эспаньяком. Чтобы действовать наверняка, ажиотеры думали втянуть в игру Фабра д’Эглантина, видного дантониста, главного докладчика по вопросу об упразднении акционерных обществ, а также рассчитывали на поддержку самого Дантона. С другой стороны, эти же лица, по утверждению доносчиков, подкупили некоторых деятелей Коммуны во главе с Эбером; эбертисты должны были шельмовать честных депутатов, опасных для аферистов. К числу пострадавших причислял себя и Шабо. Чувствуя себя под угрозой, он вступил в сношения с заговорщиками, взял у них деньги для подкупа Фабра, но сделал это якобы с единственной целью — выдать заговорщиков…

— От этого дела исходит дурной запах, — сказал Сен-Жюст.

— Весьма, — подтвердил Робеспьер. — Причем доносители выглядят не лучше, чем жертвы доноса. Тем не менее мы внимательно выслушали Шабо и Базира, поскольку рассказанное ими живо напомнило нам нечто…

— Ты имеешь в виду донос Фабра д’Эглантнна?

— У тебя отличная память.

Память у Сен-Жюста и правда была отличная, но забыть происшедшее 12 октября было бы трудно, даже имея плохую память…

В тот день депутат Конвента, драматург и автор республиканского календаря Фабр д’Эглантин потребовал, чтобы его выслушали члены обоих правительственных Комитетов, и требование его было удовлетворено. В числе десяти членов правительства, выделенных для этой цели, оказались Робеспьер, Сен-Жюст, Леба и Давид.

Фабр начал с обвинения иностранных правительств, стал яро бранить вражескую агентуру, а затем сообщил, что им раскрыт антиправительственный заговор. В центре заговора, согласно Фабру, находились Проли, Дефье и Перейра. Бельгийский банкир, австрийский подданный Проли, собутыльник Дантона и Демулена, личный секретарь и осведомитель Эро де Сешеля, с помощью Дефье, знавшего тайны Якобинского клуба, и Перейры из Бордо, подвизавшегося в столичных секциях, сумел объединить секционные народные общества и создал Центральный комитет, соперничавший в популярности с Коммуной и Клубом. Встревоженные комитеты в конце сентября отдали приказ об аресте группы Проли, однако Эро добился их освобождения. И вот теперь, утверждал Фабр, эти трое, еще в тюрьме связавшись с видными эбертистами, объединились с дельцами, агентами Австрии и Пруссии для шпионажа, диверсий и подрыва могущества республики. Их послушным орудием стал Эро, продавший им ряд правительственных секретов, а также депутаты Жюльен и Шабо. Ведь недаром Шабо добился снятия печатей с банка Бойда, английского шпиона и личного финансиста Питта! И тот же Шабо принял живое участие в судьбе австрийских шпионов, моравских банкиров Добруска, пребывавших во Франции под фамилией Фрей [26] и выдавших за него свою красавицу сестру с двумястами тысячами приданого…

— Ну и что же ты скажешь? — спросил Робеспьер, дав другу время вспомнить и осмыслить все эти подробности.

— Скажу, что, на мой взгляд, доносы Фабра и Шабо — две части единого целого.

— Согласен. Скажу больше: мне абсолютно понятно происхождение второго доноса — доноса Шабо.

— Объясни.

— Вы ведь в то время были уже в Эльзасе, а я видел все… Донос Фабра заставил нас всполошиться. Был арестован кое-кто из эбертистов и агентов Эро, самого же Эро фактически отстранили от дел. За Шабо, Базиром, Жюльеном и другими был установлен тщательный надзор. Их стали изводить допросами и упреками у Якобинцев. И не эти ли нападки, лишив Шабо душевного равновесия, вынудили его в конце концов сделать донос?

— Весьма вероятно. Но что же заставило выступить Фабра? Что заставило его донести на Шабо и Жюльена, своих единомышленников?

— Этого я пока не знаю. Однако, думаю, и здесь все прояснится.

— А как отнеслись комитеты к доносу Шабо и Базира?

— Мы решили арестовать и тех, на кого доносили, и тех, кто доносил. Правда, Жюльен и Батц успели скрыться, что же до остальных, они в одиночных камерах Люксембургской тюрьмы.

— Это разумно. А дальше?

— Создана комиссия для расследования под председательством Амара; комиссия работает тайно. К ней прикомандирован и Фабр.

— Вот это зря. Я не верю Фабру.

— Я тоже. Но пока он ничем не скомпрометировал себя.

— И все же ему не следовало поручать ведение дела, к которому он причастен; он будет заметать следы и исказит всю картину.

— Этого ему не позволят сделать.

— Будем надеяться. А как с Дантоном? Ведь Шабо затронул и его.

— Только косвенно. И вообще, Дантон держится молодцом.

— Ты всегда был склонен идеализировать Дантона.

— Нет, совсем нет, — с жаром возразил Робеспьер. — кому-кому, а мне-то хорошо известны все слабости Дантона. И тем не менее повторяю: Дантон держится молодцом.